– Раньше ты говорила, – напомнил я, – наглый.

– И сейчас говорю, – сообщила она. – Мерзкий и наглый.

– О, раньше только наглый, а теперь еще и мерзкий…

– Я это уже говорила, – уточнила она, – просто ты, гад, не слушал. Гендерный шовинист!

Четверка копалась в здании долго, потом вынесли нечто в огромных пластиковых мешках, понятно, снова вернулись в здание. Мариэтта, перенервничав, озяб-ла и начала поскуливать, я прижал ее к себе, сразу ощутив пробуждение альфа-питекантропа, защитника таких вот попискивающих.

Наконец все четверо покинули здание, умчались, а я выждал еще несколько минут, Мариэтта начала что-то громко говорить пьяным голосом, сделала вид, что одевается, нам же проезжать ярко освещенную полосу, пусть на камерах мелькнет ее полуобнаженное тело, что сразу снимет все вопросы.

Правда, отъехать далеко не удалось, она перестала прикидываться и агрессивно потребовала, чтобы я не позорил сиденье заслуженного полицейского автомобиля гражданской жопой.

Пришлось припарковаться, поменялись местами, Мариэтта сразу отрубила автоводителя и повела машину так же агрессивно, как только что разговаривала со мной.

Я вытащил один пакетик, надорвал краешек и высыпал в рот, тут же запив водой из бутылочки.

Мариэтта ахнула:

– Свинья, ты что делаешь?

– Второй оставим на анализы, – напомнил я. – А этот контрольный. Посмотрим, есть ли какие-то… нет, не ощущения, они уже, гадость редкостная, но хоть как-то действует?

Она протянула свободную руку ладонью вверх.

– Сюда.

Голос звучал непререкаемо, я вдохнул и опустил на ладонь второй пакетик.

– Видишь, я сотрудничаю с властью! Думала, загоню за пятьдесят тысяч долларов?

– Есть такие данные, – отрезала она сурово. – Ладно, предположения. Но – веские. А что, мог загнать и за сорок?

– Но я же отдал!

– Под угрозой побоев, – напомнила она. – А это почти сопротивление, полусопротивление, можно сказать… Так что ты по-прежнему под наблюдением.

– Понятно, – сказал я с горечью. – Значит, снова будешь лягаться и стягивать одеяло?