– Жуть какая, – сказал я с содроганием. – Придется удавить тебя во сне. А где труп спрячу, сама увидишь, когда там окажешься. Я нарочито оставлю твои глаза открытыми, а язык высунутым.

Она поморщилась.

– А язык при чем?

– Так смешнее, – пояснил я.

Она вздохнула, красиво повернула руку, глядя на часики.

– Ого!.. Можно выезжать.

– Рановато, – сказал я. – Лучше в полночь.

– В полночь и прибудем, – отрезала она. – Если будем гнать на предельной скорости, нами заинтересуются. Лучше так, словно возвращаемся с вечеринки в коттедже…

Я вздохнул, поднялся.

– Умеешь испортить любое романтическое свидание. Ладно, как-нибудь отомщу страшным образом. Но сперва поедим, а то мне будет грустно.

– Это да, – согласилась она бодро. – Повеселиться ты умеешь.

Ночной город я вообще-то люблю, но только если освещен так, чтобы нигде ни темного пятнышка. Иначе для меня ночной город – это другой мир, я в нем должен ориентироваться как-то иначе. Даже когда здания освещают снизу вверх, я уже смотрю, как баран, для которого солнце светит только сверху, почему мир перевернулся…

Мариэтта вела автомобиль сама, нравится держать по-мужски руль в руках, я посматривал по сторонам, то и дело заныривая во Всемирную паутину, там постоянно сменяются новости науки и техники, впервые я начал просматривать их, а не кто сколько кому забил, и в каком составе «Грассхопперс» намерен выступить в нынешнем сезоне.

Мариэтта благоразумно остановила машину почти за квартал, вышла веселая, с ходу обняла меня за шею и влепила звучный поцелуй, так мы прошли до намеченного здания, где она шепнула:

– Что видишь?

– Моя красавица, – сказал я громко пьяным голосом и добавил шепотом: – Войдем вон там в тень…

Она похохатывала, а в тени я скользнул вдоль стены, вслушиваясь и вчувствываясь, тщательно наметил все выходящие на эту сторону системы охраны и оповещения, отрубил и вернулся к Мариэтте.

– Дураки, – сообщил я, – эта дверь без охраны.

Она прошептала:

– Ловушка?