Возвращение одержимости

Вовсе нет, ибо в то самое время, когда Теотоки развлекала и наставляла избранный круг международных талантов, покровительствовала им, а также имела нескольких любовников на стороне, в Европе зарождалась культура романтизма. Любовь, воспеваемая в «долгом девятнадцатом веке», в какой-то степени возрождала романтические темы Средневековья, но сама по себе не вызывала игривого веселья. Ее одержимость выходила за рамки метра и рифмы, породив относительно новую литературную форму — роман в прозе, в котором исследовались социальная жизнь и чувства современников, авторов и читателей. Как сформулировала эту идею Шарлотта (Лотта) из романа Гёте (ум. в 1832 году) «Страдания юного Вертера» (1774) влюбленному в нее Вертеру, «и мне милее всего тот писатель, у которого я нахожу мой мир, у кого в книге происходит то же, что и вокруг меня, и чей рассказ занимает и трогает меня, как моя собственная домашняя жизнь»[172].

Услышав меткие замечания Лотты о романе Оливера Голдсмита «Вексфильдский священник» (1766), молодой поэт Вертер испытывает прилив чувств: «Проникаясь смыслом ее речей, я порою не слышал самых слов». Вертер не видит в Лотте ничего, кроме доброжелательности. Впервые он встречает ее в идиллической домашней обстановке, когда после недавней смерти матери она взяла на себя эту роль для своих младших братьев и сестер. После встречи Вертер признается в одном из писем другу (эти письма составляют основную часть романа Гёте): «Не знаю, удастся ли мне рассказать по порядку, каким образом я познакомился с одним из прелестнейших в мире созданий. Я счастлив и доволен, а значит, не гожусь в трезвые повествователи». Всякий раз, когда их тела случайно соприкасаются, Вертера мучает невыразимая «тайная сила» — «и голова идет кругом». По утрам и ночам он тянется к ней в постели, мечтая, что покрывает ее руку «градом поцелуев». Когда одежда, в которой Вертер был при первой встрече с Лоттой, изнашивается, он приобретает точно такую же — брюки до колен, желтый жилет, синее пальто. Он охвачен счастьем, когда взбирается на грушевые деревья в саду и передает плоды Лотте. Ею были наполнены молитвы и воображение Вертера, он «на каждом шагу открывал рай, и сердце имел достаточно вместительное, чтобы любовно объять целый мир». Ни один трубадур не смог бы переживать большее очарование или предлагать даме служение с большей готовностью.

Однако в Вертере нет ничего от игривости трубадуров. Какое-то время он пытается держаться подальше от Лотты, но затем следует зову сердца и возвращается к ней. Тем временем она выходит замуж за некоего Альберта, которому была обещана в жены матерью. Вертер представляет, какое блаженство он бы испытал, находясь на месте Альберта, и жалуется на свою участь: «Порой мне непонятно, как может и смеет другой любить ее, когда я так безраздельно, так глубоко, так полно ее люблю, ничего не знаю, не ведаю и не имею, кроме нее!»

В Вертере есть что-то от Раскольникова: он с гордостью признает, что «в страстях своих всегда доходил до грани безумия», видя в последнем признак неординарного человека. Перед свадьбой Лотты он берет с собой книгу Гомера, а затем обращается к творениям Оссиана — поэтическим подражаниям устному и письменному кельтскому эпосу, бывшим в моде во времена Гёте. Особенно притягательной для Вертера оказывается героиня одного из стихотворений, которая оплакивает погибшего возлюбленного на его могиле, пока сама не умирает. Вертер погружается в мрачную депрессию, наконец берет у Альберта пистолет и кончает с собой.

Книга Гёте произвела магнетический эффект — ее переводили, адаптировали, высмеивали… Мужчины одевались, как Вертер, а женщины душились парфюмом под названием «Eau de Werther». Монстр из «Франкенштейна» Мэри Шелли восхищался Вертером как «высшим из всех виденных или воображаемых им существ», примеряя несчастное состояние гётевского героя к самому себе[173]. Множество людей совершили самоубийство в подражание Вертеру, в итоге социолог Дэвид Филлипс даже придумал для обозначения этого феномена термин «эффект Вертера». Сам Гёте в дальнейшем утверждал, что не собирался делать Вертера героем, однако его книга начинается с предисловия к читателям от имени вымышленного издателя, который собрал все письма Вертера. Он уверен: «вы будете мне признательны. Вы проникнетесь любовью и уважением к его уму и сердцу и прольете слезы над его участью». Гёте осознавал, что его вымысел может иметь реальные последствия.

Оригинальность этой романтической выдумки заключалась не в том, что влюбленность приносит боль, — об этом неплохо знал еще Гомер, и не в том, что любовь может стать навязчивой идеей — лекарства от этого предложил еще Овидий. Не было диковинным даже то, что влюбленный может умереть от неразделенных чувств, — для избавления от такого недуга прежде обращались к врачам наподобие Галена. Подлинная новизна романтической фантазии Гёте, пусть она и опиралась на давние традиции, заключалась в том, что влюбленный пойдет на все — должен пойти на все, — если он действительно влюблен. В своей предсмертной записке Вертер сообщает Лотте: «Это не отчаяние — это уверенность в том, что я выстрадал достаточно и жертвую собой ради тебя»[174]. А что же женщина? Должна ли она переживать такие же чувства? В конце романа, когда вымышленный издатель рассказывает о последней встрече Вертера с Лоттой, ответ ясен — да! Они встретятся, «и так в объятиях друг друга пребудем мы навеки перед лицом предвечного». Так что если Гёте прав, то женщина тоже должна пойти на все — по меньшей мере в чувствах, даже несмотря на то что, к бесконечному своему несчастью, она неспособна преодолеть ограничения социальных отношений наподобие брака. В операх XIX века женщины сходили с ума от любви точно так же, как мужчины, — с соответствующими трагическими результатами.

«Вертер» и другие романы, пьесы, оперы и стихи эпохи романтизма содержали образцы, которые на свой страх и риск усвоила героиня Флобера Эмма Бовари (о ней мы уже писали в главе 3). Особенно трогательной историей ей казался роман Жака-Анри Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (1788). Его действие разворачивается на острове, удаленном от растленной европейской цивилизации (здесь сразу же вспоминается Руссо), а главные герои вместе растут, затем влюбляются друг в друга и хотят пожениться. Однако их чистую и невинную любовь разрушают материалистические ценности цивилизованного общества. Виргинию вызывает во Францию жестокая, но богатая тетка, которая мешает естественному исходу их любви с Полем. Когда Виргиния наконец избавляется от ужасающих требований тетки и направляется домой, ее корабль попадает в шторм. Из-за «природной» стыдливости она отказывается сбросить одежду и тонет, а Поль вскоре угасает и умирает. В романе Флобера Эмма мысленно возвращается к той части романа, где изображены счастливые дни влюбленных: Поль взбирается на дерево, чтобы принести Виргинии немного сладких фруктов — подобно тому как Вертер собирал груши для Лотты, — и предлагает ей вечную сладостную любовь в тропической стране чудес. И Поль, и Вертер уделяют внимание любому желанию женщины — не удивительно, что эта романтическая модель стала ядом для Эммы. Фантазии способны формировать надежды, мысли и ожидания — порой это идет нам на пользу, но иногда приводит к гибели. Флобер знал об этом задолго до появления концепции, которая лежит в основе настоящей книги.

Фантазия в реальной жизни

Безусловно, знали об этом и несчастные женщины на юге Италии в 1870‐х годах. Обратимся к истории неверной жены капитана Джованни Фадды по имени Раффаэлла. Когда в город, где они жили, приехал цирк, она влюбилась в знаменитого акробата Пьетро Кардинали, который в итоге убил мужа Раффаэллы. Суд над циркачом стал cause célèbre [громким судебным делом — фр.][175], благодаря чему мы хорошо знаем и о самом случае, и о других подобных сюжетах.

В те времена уже сформировались всеобщие ожидания, что замужество должно быть основано на любви, но что это значило для юных женщин, чьи семьи бдительно блюли девственность своих дочерей и ограничивали их возможности знакомиться с мужчинами? Раффаэлла вспоминала период ухаживаний своего мужа так: капитан Фадда «был принят у нас дома, мы понравились друг другу». Он попросил ее руки, после чего Раффаэлла пополнила легион разочарованных жизнью итальянских домохозяек XIX века.

Какими бы ни были частные обстоятельства несчастий, постигших их дом, Раффаэлла была не единственной женщиной, искавшей романтические отношения вне его стен. Пьетро Кардинали был звездой цирка, который славился захватывающими представлениями и артистами, выступавшими в обтягивающей тело одежде. За здоровье Пьетро произносились тосты во многих состоятельных семьях тех городов, где гастролировал цирк. Некоторые женщины влюблялись в циркача и считали, что их любовь взаимна, — по крайней мере, именно об этом они (в основном под вымышленными именами) сообщали в письмах, где изливали свои чувства. Должно быть, эти письма имели определенное значение для Кардинали, поскольку он хранил их в запертом сундуке — возможно, из сентиментальных чувств, хотя не исключено, что и как основание для шантажа. Женщинам же все это давало возможность «примерить» и исследовать чувства, на которые обычно налагалось табу.

Одна из любовниц Кардинали — явно в ответ на то, что он разорвал их отношения, — писала: «Любимый Пьетро, я знаю, что тебя любили многие женщины, но не может быть, чтобы кто-то из них мог любить тебя больше, чем я». А вот что писала циркачу другая женщина: «Моя дражайшая любовь! Наконец спустя тринадцать дней я получила твое письмо… Ты знаешь, как сильно я тебя люблю, и, конечно же, должен знать, что отсутствие новостей от тебя [то есть ответного письма] для меня смерти подобно». Еще одна женщина отправила Кардинали 36 писем — надеясь на вечную любовь, она вообразила: «Бог осчастливит нас священными узами, чтобы никогда больше мы не разлучались до самой смерти. Я всегда буду верна тебе. Скажи мне, любовь моя, что ты любишь меня, что ты всегда останешься таким же». За этим пассажем следует минутное сомнение: «Могу ли я верить твоим обещаниям? Ради всего святого, скажи мне правду». Вскоре Кардинали попросил у этой женщины денег, однако она не решилась пойти ему навстречу. Ее упреки, звучащие после того, как он перестал ей отвечать, как будто списаны из стихов о любви-одержимости, сочиненных трубадурами несколькими столетиями ранее: «Что плохого я когда-либо делала, что ты так со мной обращаешься? Если бы ты любил по-настоящему, ты бы так не поступал, ведь ты всегда клялся любить меня вечно».

В современном западном мире найдется не много женщин, которых настолько опекают родители, что они не могут встречаться с разными мужчинами, заводить несколько романов, расставаться, страдать и жить дальше. Несчастливые браки можно расторгнуть, не проблема и найти новых друзей или партнеров. В новых условиях брак Лотты с Альбертом вряд ли стал бы препятствием для любви, ведь она могла развестись и выйти замуж за Вертера, да и Поль не стал бы долго тосковать по Виргинии, которая отказалась сбросить одежду, чтобы спастись. Фантазия о том, что «если бы я действительно любил, я был бы одержим им/ею» или «если бы он/она действительно любил/любила меня, то он/она был/была бы одержим/одержима мной», может показаться пережитком прошлого.

Тем не менее разрыв романтических отношений остается весьма распространенной причиной для попыток самоубийства. В одном недавнем исследовании, пусть и без страстных формулировок, характерных для языка Гёте, делается вывод, что чем больше преданы и увлечены партнеры, находящиеся в романтических отношениях, тем выше вероятность того, что в случае, если их отношения распадутся, они впадут в депрессию и попытаются покончить с собой[176]. Некоторые ученые, специализирующиеся на химии мозга, сравнивают насыщенную романтическую любовь со злоупотреблением психоактивными веществами: и то и другое вызывает привыкание, в обоих случаях мы сталкиваемся с «путями вознаграждения» мозга. «Наиболее характерна ситуация, когда влюбленный одержимо думает о любимой»[177]. В фокусе авторов исследования оказываются методы излечения от любовной зависимости, которые напоминают средства, предложенные Галеном около двух тысяч лет назад, — они советуют отвлечься различными способами наподобие дела по душе, занятий спортом, хобби и т. д. Если же кое-кто не стремится к исцелению — как Бесс Горник, после смерти мужа проводившая все свое время на диване, как Вертер, предстающий одержимым в своих письмах, как Бернарт де Вентадорн, наслаждавшийся болью неразделенной любви, или как Пенелопа, проливавшая слезы на протяжении двадцати лет, — то необходимо отметить, что их безумию, возможно, тоже присущ собственный метод, оказывающийся такой же системой вознаграждения мозга.

В опубликованном в New Yorker рассказе Кейт Фолк «Там, снаружи» повествование ведется от лица женщины, находящейся в поисках романтического партнера[178]. Она пробует ряд приложений для онлайн-знакомств, однако опасается, что повстречает там не только какого-нибудь подонка, но и «блота» — робота-виртуала, который создает тактильную иллюзию: на фото он выглядит как красивый мужчина, производит впечатление обаятельного, чуткого и искусного в сексе, но исчезает, как туман, как только получит личную информацию женщины. В рассказе Кейт Фолк такие «блоты» используются некой компанией из России — «их мишенью становятся уязвимые женщины». Как следствие, рассказчица радуется, когда у Сэма, мужчины, с которым она познакомилась в тиндере, обнаруживаются некоторые очевидные недостатки: он не такой уж красавец, не очень чуткий или обаятельный и не слишком хорош в сексе. Ну и замечательно! Однако после нескольких совершенно утомительных месяцев, проведенных с Сэмом, рассказчица прерывает отношения с ним — он, конечно, не «блот», но точно и не любовь всей ее жизни.

Чуть позже, прогуливаясь по парку «Золотые ворота», она видит за столиком для пикника «пятерых одинаковых мужчин», один из которых замечает ее и затевает соблазнительную льстивую болтовню. Она с готовностью присоединяется к его компании — лучше уж идеальный «блот», похожий на Поля или Вертера, внимательный к каждому ее желанию, чем реальный мужчина! Даже если «блот» вскоре растает, как туман, получив всю информацию о ней. Иллюзия любви-одержимости для рассказчицы оказывается привлекательнее, чем та любовь, которую могут дать реальные люди. Возможно, так же было и с Пенелопой.

Глава 5

Ненасытность