— Ты не можешь просто так спрашивать о таких вещах. — Я перевернулась на спину и уставилась в потолок.

Его извинения вырвались мгновенно: — Мне жаль!

Теперь я чувствовала себя дурой. — Кроме того, ты же знаешь, что я в порядке. — Даже просто произнесение этих слов подстегнуло эмоциональный восемнадцатиколесный транспорт. Я почувствовала, как слезы подступили к горлу. — Прошло почти четыре года. Нам не обязательно говорить об этом.

— Но мы можем.

Я снова сглотнула, а затем уставилась на стену. — Каждый год она начинала Рождество одинаково. Она пекла черничные кексы и свежий апельсиновый сок. — Слова прозвучали дятловым стаккато. — Мы ели перед камином, открывали чулки, пока она и папа рассказывали мне истории из своего детства, пока в конце концов мы не начали придумывать сумасшедшие истории вместе. Мы все начинали готовить утку, а потом открывали подарки. А после ужина мы сворачивались калачиком перед камином и читали.

Его голос был едва слышен. — Звучит идеально.

— Так и было, — согласилась я, теперь уже более мягко, погрузившись в воспоминания. — Мама тоже любила книги. Каждый подарок был книгой, или дневником, или классными ручками, или бумагой. И она читала все. Например, каждую книгу, которую я видела на столах в книжном магазине, она уже прочитала.

— Похоже, мне бы очень понравилась твоя мама.

— Все ее любили, — сказала я ему. — У нее не было большой семьи — ее родители тоже умерли, когда она была маленькой, — но я клянусь, все, кого она встречала, считали ее своей.

И все они теперь барахтались без нее как рыба в воде, не зная, что делать для нас, не зная, как ориентироваться в тихой замкнутости отца.

— Она работала? — спросил Эллиот.

— Она была покупателем в "Букс Инк.".

— Вау. Правда? — Он был впечатлен тем, что она была частью такой крупной розничной компании в районе залива, но внутри я знала, что она устала от этого. Она всегда хотела иметь свой собственный магазин. Только когда она начала болеть, они с папой смогли себе это позволить. — Поэтому твой папа строит этот дом для тебя?

Я покачала головой, но эта мысль даже не пришла мне в голову, пока он не сказал это. — Я не знаю.

— Может быть, он хотел, чтобы у тебя было место, где ты могла бы чувствовать себя ближе к ней.

Я все еще качала головой. Папа знал, что я не могу думать о маме больше. И он также не пытался помочь мне думать о ней меньше. Это бы не помогло. Так же, как задержка дыхания не изменит потребность организма в кислороде.

И как будто я сказала это вслух, он спросил: — Но ты думаешь о ней больше, когда находишься здесь?

Конечно, подумала я, но проигнорировала его, вместо этого теребя край одеяла, свисающего с боковой стороны мягкого кресла. Я думаю о ней везде. Она везде, в каждом моменте, и в то же время ее нет ни в одном моменте. Она пропускает все мои моменты, и я не знаю, кому это тяжелее: мне, выживающей здесь без нее, или ей, существующей без меня, где бы она ни была.

— Мейси?

— Что?