— Что?

— Ранункулюс. Это разновидность цветка. Это такое странное слово, но цветы такие красивые, мне нравится, как это неожиданно.

Они были любимыми для моей мамы, я не сказала.

— Это довольно девчачий ответ.

— Ну, я и есть девушка.

Он не сводил глаз со своих ног, но я знала, что не представляла себе того отблеска интереса, который я увидела, когда сказала про ранункулюсы. Наверняка он ожидал, что я скажу "единорог", "маргаритка" или "вампир".

— А что насчет тебя? Какое твое любимое слово? Держу пари, это вольфрам. Или, например, амфибия.

Он причудливо улыбнулся и ответил: — Срыгивать.

Сморщив нос, я уставилась на него. — Это отвратительное слово.

Это заставило его улыбнуться еще шире. — Мне нравятся в нем твердые согласные звуки. Оно вроде как звучит именно так, как и означает.

— Ономатопея?

Я наполовину ожидала, что из невидимого динамика в стене зазвучит откровенная музыка, судя по тому, как Эллиот уставился на меня, раздвинув губы и медленно спустив очки с носа.

— Да, — сказал он.

— Я не полная идиотка, знаешь ли. Тебе не нужно так удивляться, что я знаю какие — то большие слова.

— Я никогда не считал тебя идиоткой, — тихо сказал он, посмотрел в сторону коробки и достал еще одну книгу, чтобы передать мне.

Долгое время после того, как мы вернулись к нашему медленному, неэффективному методу распаковки книг, я чувствовала, что он смотрит на меня, крошечные вспышки украдкой.

Я притворялась, что не замечаю.