Я была не против. Мне нравился арендованный дом. В плане — обычный прямоугольник, он ничем, ни цветом, ни архитектурным решением, не отличался от соседских. На стенах — белая штукатурка. Крыша — красная черепица. Белое и красное на фоне буйной зелени холмов.

Мы проводили взаперти почти всё время. Утром гуляли с Йеном вдоль берега. Вечерами устраивались на полу в гостиной — пили вино, развлекались настольными играми. Пока мы резались в карты, Тибер наблюдал за нами из самого тёмного угла комнаты, хмурился и курил. Мрачный, молчаливый.

Ни в лесу, ни в самолёте, ни здесь, на острове, в тысячах километрах от континента, он не извинился, ничего не рассказал о своём плане, о том, что хотел спасти, заменить афродизиак средством, вызывающим судороги, и таким образом выиграть время.

Вместо него, всё это объяснил Йен. Он же попросил прощения за них обоих.

— Ты останешься? — спросил Йен на одной из прогулок, когда поднявшийся ветер попытался сорвать с меня кофту. — Останешься со мной? С нами?

Я поняла, что этот вопрос мучил его давно, с тех пор как братья позволили мне выбирать.

Уйти? Остаться?

В тот день я ничего не ответила. Мы целовались под яростным ветром, на продуваемой изумрудной пустоши, рядом с маяком, открытым всем сквознякам.

* * *

Тибер вошёл в комнату, когда я готовилась ко сну. Спустя две недели мы всё ещё ночевали в разных спальнях — не хотели тянуть в постель нерешённые проблемы.

Окно было приоткрыто, и солёный морской ветер надувал занавески. Я сидела на кровати, расчёсывала волосы старомодным деревянным гребнем, что нашла в комоде. Отросшие пряди едва закрывали кончики ушей.

Тибер приблизился. Аккуратно забрал из моих рук расчёску, затем со стоном рухнул на пол, уткнувшись лицом мне в живот.

— Прости.

Его плечи содрогнулись.

— Прости, прости, — повторял и повторял он, дрожа и сминая в кулаках ткань моего ночного платья. Я гладила темноволосую голову волка, чувствуя, как борода колет кожу через тонкий шёлк.

Тибер больше ничего не говорил. Шептал одно и то же слово, будто в бреду, и прятал лицо в моих коленях.

За эти дни он похудел, побледнел, осунулся и начал курить, как ненормальный. Вот и сейчас от него слабо пахло дымом, а ещё — алкоголем.

— Ты простишь? — на меня смотрели глаза в красной сеточке капилляров.

Простить за что?

За то, что не рассказал о своём плане? Не дал самостоятельно принять решение? Позволил поверить в предательство? Заставил мучиться неизвестностью?