— Тут… это… есть…

— Можешь показать где? Там её примут? Там хирургия есть?!

— Не знаю…

— Со мной поедешь, покажешь дорогу.

— Я не помню… — говорит и шарахается в сторону.

Что-то я ещё наорал, и тут появились двое-трое нормальных и сразу включились. Одна женщина рассудила: надо уложить её в такси (которое только что подъехало), таксист дорогу знал, но тут же запротестовал: не повезу. На вопрос: «Почему?» — говорит: «Кровью сиденье запачкается!» Короче, и на него уже орали хором. Подложили одеяло и увезли в больницу.

И вот еду я в Тольятти, а у меня перед глазами эти люди полукругом. Натурально — зомби… но почему? Они же не сбежали из психбольницы гуртом, а собрались совершенно разные случайные люди, точно такие же, как и все. Почему же они стояли в ступоре, не помогая, не в силах пошевелиться, что заставило их войти в такое состояние. И что это за состояние?

В общем, документы на заводе я доделал, на обратном пути разыскал ту больницу и узнал, что девочка умерла. Ком в горле, ощущение надежды, что я мог помочь спасти девочку, рухнуло.

Возвратился в свой город, а сам в раздумьях: как теперь относиться к людям? То ли ненавидеть, то ли как-то ещё? Но среди этой «мёртвой» толпы есть же исключения — живые, которые в критические моменты не столбенеют и идут на помощь. А чем ещё отличаются те от этих?

И вот еду на следующий день по центральной дороге, останавливаюсь на перекрёстке в левом ряду перед светофором, справа переходит дорогу длинный парень, руки в брюки, и идёт как-то неуверенно (пьяный, что ли?). И вдруг сзади, справа от меня, несётся «Москвич», резко тормозит юзом и, почти остановившись, сбивает этого длинного. Вроде бы удара-то уже не должно было быть, но длинный взлетает прямо вверх, переворачивается в воздухе и головой вниз падает на асфальт. Проходит несколько секунд. Гляжу я, вылезая, на мужчину-водителя, а он в ступоре! Вцепился в руль и невидящими глазами смотрит вперёд. Тут меня как шарахнуло, и стало совершенно наплевать и на пострадавшего, и на водителя. Это уже было слишком. Я было вылез, чтобы пойти разбираться, но передумал, сел обратно, захлопнул дверь, завёл машину и уехал.

Что-то во мне тогда то ли рухнуло, то ли переключилось. После этого я больше не мог накричать на свою дочь, а до этого позволял себе раздражаться на неё мрачно, а иногда и шлёпал (тот ещё папа был!), а тут как обрубило. Вот с этого момента и пришло ощущение, что нельзя быть мелочным в отношениях с близкими, потому что в любой момент человек может просто умереть, и как жить-то потом, помня, что ругался с ним и раздражался на него до последнего. Что уж говорить о том, куда попаду я, застань меня смерть за этим занятием. В общем, в итоге я сделал свой выбор: близких нужно любить и относиться к ним с бесконечным терпением.

Ну а насчёт понимания, что такое этот ступор, в дальнейшем всё стало понятно. Это жалость к себе, причём в обнажённом виде. Давно уже психологами доказано, что когда человек прямо до боли жалеет котёночка, выброшенного на улицу, то он представляет на его месте себя и начинает интенсивно себя же жалеть. И котёнку этому он помочь не может, потому что, когда приходит мысль взять его себе или даже накормить, то жалость к самому себе тут же выдвигает аргумент, что человек этот станет ещё несчастнее, потому что ему придётся ухаживать за котёнком: он же будет гадить и орать, — а если не брать, но прикормить, то он будет это делать перед дверью. В сущности, точно так же в отношениях с людьми: все вокруг и повсеместно охают и вздыхают, входя в положение другого, но и пальцем не пошевелят, чтобы помочь. Потому что это не входит в план себяжаления, а вот посажалеть на словах и эмоциях — это самое то.

В жизни реально помочь готовы только те, кто меньше всех руками машет, голосит и не рекламируется где надо и где не надо, какой он весь такой сострадательный. Не очень-то переживает, но рубашку с себя снимет. Почему? Может, потому что жалость к себе не так гипертрофированно развита?

Потому-то и стояли люди кольцом в ступоре, что думали: «А на их месте мог бы оказаться я…» и боялись запачкаться.

И я наконец понял, что именно нужно ненавидеть священной и тихой ненавистью. Не людей, а их жалость к себе. И, проанализировав, понял, что гордыня зиждется именно на ней.

Стал бы человек красть, мстить, раздражаться, обижаться, жаждать власти, денег, быть трусливым, завистливым и так далее, если бы не жалость к себе? По-моему, нет. Всё было бы иначе. Настолько иначе, что это был бы совсем иной человек.

Потом уже я узнал, что эта жалость к себе не что иное, как первооснова сознания энергетического паразита. Вот потому-то так долго и стояли у меня перед глазами эти люди полукругом и создавали ощущение, что это инопланетяне с нечеловеческим взором, — в тот момент они и не были людьми, а были летунами, а может, лярвами во всей своей красе.

Сейчас бы я встал напротив них и, улыбнувшись, сказал бы: «Ну что, сгрудились, лярвы, а ну, кыш, разлетелись! Люди здесь есть?!» Интересно, как бы они тогда отреагировали? Может, и разлетелись бы…