— К столам для блек-джека?

Она меня знает.

— Нет, встречаемся с друзьями за ужином. Может, поиграю потом.

— Ладно, но, если сядешь играть, пообещай, что выиграешь.

— Надо обсудить это с управляющим.

Она смеется.

— Как сегодняшний гольф? Ты хорошо играл?

— Как я играл? Отвратительно. Плохо. Очень плохо.

— Очень плохо?

— Хуже некуда. Я несколько раз падал и отправлял мяч в заросли кактусов. Потерял, наверное, мячей двадцать, причем дорогих.

Трейси, удивленная, делает паузу.

— Тогда чему ты радуешься?

— Милая — я же снова играю!

Каждый год, обычно в феврале, когда на Северо-Востоке играть нельзя, мы с Джорджем и Харланом прихватываем кого-нибудь четвертого (в прошлом году это был мой брат Стив, в этом — друг Харлана Джеймс Брэдбир, откликающийся на «Брэда») и отправляемся в теплые края на пару раундов. Бывало, мы летали во Флориду или на Пеббл-Бич. В прошлом году в Лос-Анджелесе я сыграл в последний раз перед операцией. Это было фиаско, и с тех пор я на поле не выходил. И вот мы в Лас-Вегасе.

Возвращение на поле вместе с друзьями имеет для меня особый смысл — но это не значит, что я хорошо играл сегодняшним утром, первым за наше путешествие. Мы выбрали прекрасное поле, расположенное среди холмов и столовых гор. Из-за сухого воздуха травы на фервее было совсем немного. В идеале каждому хочется послать мяч как можно дальше — например, чтобы он сразу приземлился на грин, или хотя бы рядом. Несколько лунок оказались слишком трудными, и я их пропустил, любуясь тем временем пустынной флорой и фауной: кактусами и сухоцветами, торчащими тут и там. На пятой лунке я заметил койота, петляющего между камней, которыми ограждена дорожка для картов. На седьмой мне попалась калифорнийская кукушка. Ничего себе соседство. Замечание на будущее: смотри, чтобы Хитрый Койот не уронил тебе на голову наковальню.

Я не знал, смогу ли поехать и смогу ли когда-нибудь снова играть в гольф. Но вот я здесь. Решаю, что кукушка — это хороший знак, тем более в двух лунках впереди койота. Бип-бип.

На следующий день у нас зарезервировано поле в горах, которое журналисты, пишущие о гольфе, называют полосой препятствий. Ехать до него из Лас-Вегаса около часа, и хотя мы начинаем в полдень, из отеля надо выйти в девять, потому что на пути запланирована остановка. У Харлана есть друг, который живет близ Хендерсона — джентльмен, с которым знакомы мы все: бывший сенатор Гарри Рид. Джордж, естественно, хорошо знает сенатора и общался с ним несколько раз как политический деятель и как журналист. Харлан же познакомился с ним в 2001 году. Рид, поклонник его книг, вместе с сенатором Томом Дэшлом пригласил Харлана на Капитолийский холм, чтобы поговорить о детективах и о политике. Это стало началом долгой дружбы.

Я впервые увиделся с сенатором летом 2006 года, когда мне позвонили из его офиса на Мартас-Винъярд, где мы отдыхали с семьей. Сенатор Рид просил меня поучаствовать в предвыборной кампании кандидатов в Конгресс, которые выступали за исследования стволовых клеток. Я был рад тому, что смогу внести свой вклад. Я действительно принял участие в кампании той осенью и согласился на пресс-конференцию. Удивительно, но все кандидаты, которых мы поддержали, получили места в Конгрессе, и на семь лет Гарри Рид стал лидером большинства, поддерживавшего в Вашингтоне свободу научной мысли и прогрессивные исследования. Мы проделали отличную работу, и я этим горжусь.

Наша утренняя поездка — отличный бонус; мистер Рид — гостеприимный хозяин и одаренный рассказчик. Слушая его истории, мы едва не теряем счет времени. Но тут Харлан бросает взгляд на часы и объявляет, что нам пора, если мы хотим успеть. Мы благодарим сенатора, загружаемся обратно в машину и мчимся на поле.

Несмотря на вчерашние неудачи, я чувствую себя вдохновленным и полным сил. Возможно, мне повезет с каким-нибудь сложным ударом. В пустыне великолепное утро, вот только прохладное — ниже 10 ºС, то есть на десять градусов меньше, чем вчера. Я пару раз спотыкаюсь, но не падаю, и могу полноценно замахиваться клюшкой — хоть и с непредсказуемым результатом.