Вот черт! Мяч улетает куда-то на парковку. «Эй, впереди!» К счастью, я не слышу вскрика или звона бьющегося стекла — хотя позднее выясняется, что я едва не попал в док-тора Филипса, крупную шишку в клубе, которого я только недавно убедил одобрить мне членство.
Я лезу в карман и достаю «утренний мяч» — это обычная традиция для таких, как я, мазил. На этот раз про носки я не вспоминаю, равно как и про замах. Я просто думаю о мгновении, когда клюшка коснется мяча — как шайбы в хоккее. Все дело в контакте. Не размышляй слишком много. Я замахиваюсь, делаю паузу и бью с такой силой, что мяч улетает на головокружительные двести метров, прямо на фервей, на границу травы. Поворачиваюсь к своим друзьям: «Знаю-знаю, со второго раза сможет каждый дурак».
Каждая моя игра — или лучшая, или худшая. Сегодня и то и другое. На 18-й лунке часы нам говорят, что мы на десять минут опережаем график. Все довольны и могут высоко держать голову в ресторане клуба, только не я. Я думаю:
Гольф выставляет напоказ ваши слабые стороны и стыдит за то, что вы вообще осмелились взять в руки клюшку. Тем не менее, даже если я на телефоне или в компьютере, но моим друзьям нужен четвертый, я бросаю все. Достаточно одной хорошо сыгранной лунки в раунде из восемнадцати — особенно если удается сделать берди, пар или настоящий богги, — и я готов к новому раунду унижений. Все воспоминания о семнадцати провалах тут же улетучиваются у меня из головы.
Марк Твен писал про гольф, что это «испорченная прогулка». Для меня это, скорее, череда падений и подъемов. С учетом проблем с равновесием я склонен падать, по-этому отношусь к числу тех немногих, кто может получить травму при ударе. Но гольф пробуждает во мне решимость, необходимую, чтобы справляться с Паркинсоном. Я с легкостью мог бы построить диаграмму для сравнения гольфа и жизни с болезнью Паркинсона: они бы совпадали там, где речь идет о гордости и унижении, разочаровании и страсти, бессмысленности и целеустремленности. Я просто работаю с тем, что есть. Иногда я падаю на песок, в канаву или в воду. Но продолжаю. Если собрался что-то делать — делай. И не слишком размахивай клюшкой.
На поле часто можно услышать вопрос: «Какой у вас гандикап?» Я отвечаю на это: «Сами видите». Спорт и инвалидность слились для меня в новый опыт, как гольфиста и пациента — пациента гольфа.
Кто мог знать, что приглашение Эда Леви повозить за ним клюшки познакомит меня с самым эмоциональным в мире спортом, принеся столько неожиданных радостей? Я очень ему благодарен… наверное. Десятилетие спустя болезнь Паркинсона заставила Эда спрятать клюшки в чулан. За те годы, что я играл, гольф стал для меня убежищем, передышкой от тревог, связанных со здоровьем. Когда ты на поле, все, о чем ты думаешь, — это игра.
Вскоре после отказа Эда от гольфа состояние здоровья заставило и меня убрать клюшки подальше — на время или навсегда. В каком-то смысле Паркинсон одержал победу над гольфом. Но довольно долго гольф побеждал — мои навыки улучшались быстрее, чем прогрессировала болезнь. Не особо продвинутая аналитика. И да, в конце концов она обернулась против меня.
Глава 6
В движении
Я привык побеждать земное притяжение и перемещаться всюду бегом. Сейчас мне 58 лет, а я ковыляю, как 90-летний.
Хотя подождите — я знаю парочку 90-летних, которые бегают, прости господи, трусцой! А я стою в облаке пыли, пока они проносятся мимо. За окном моего офиса пару дней назад прошел один старик с тростью. Наслаждаясь ее ритмичным постукиванием, я подумал: «Только посмотрите на этого сукина сына!» Вот о чем я сейчас мечтаю: ходить, как он.
Но на самом деле мне хотелось бы двигаться так, как в детстве.
В 1971 году, когда мне было десять, мой отец уволился из канадских вооруженных сил. Мы переехали из Онтарио, его последнего места службы, назад в Британскую Колумбию, где жила вся наша семья. Из армейского жилья мы перебрались в многоквартирный комплекс, через дорогу от которого находились торговый центр и винный магазин. За пару недель я исследовал все улицы, переулки и тупики по соседству. Запомнив дорогу от нашего дома до квартиры, где жили мои тетя с дядей, в пяти милях от нас, я стал бегать к ним один, без предупреждения и без сопровождения. Добравшись, я усаживался за стол и наслаждался стаканом воды из-под крана, пока тетя Мэрилин звонила моей маме и сообщала, где меня искать.
Тогда я везде ходил пешком: в школу, в поход, в кино. Еще ездил на велосипеде и немного на скейтборде. Типичный канадский мальчишка, я с шести лет играл в хоккей. Я был рожден для скорости: невысокий, быстрый и напористый. Да к тому же с отличной реакцией. В хоккее — да и в спорте вообще — про быстроногих говорят, что у них «классные колеса». Они были у легендарного канадца Ги Лафлера. Они были
Еще у Лафлера были
Не останавливаясь ни на мгновение, я постоянно бегал, прыгал, карабкался, мчался, перелезал через канаты на боксерском ринге. Забирался на камни на морском берегу, петлял по асфальту на скейтборде, подавал и ловил, катался на лыжах и качался на волнах. С легкостью мог залезть по кирпичной стене на крышу винного магазина за улетевшей хоккейной шайбой. Обнимал в кино хорошеньких девушек, которых приглашал на свидания.
Джордж Бернард Шоу говорил, что молодые растрачивают свою молодость, но со мной было не так. Я просто не знал, что из юноши сразу превращусь в старика.
В детстве и юности я активно использовал свои физические возможности, и не только ради развлечения, но и ради собственной выгоды. В своей кинематографической карьере я делал трюки с падениями, переворотами через плечо и имитацией драк — иногда получая случайные удары и награждая ими других. Я прыгал со зданий, летал на проволоке и катался на скейте среди декораций. Со мной занимался хореографией бродвейскийрежиссер Херб Росс, который превратил проходку по офисному небоскребу в «Секрете моего успеха» в сцену из фильмов Гарольда Ллойда. Херб заставил меня петлять между стеллажами с выдвинутыми ящиками, дверями лифтов, швабрами и ведрами уборщиков и другими препятствиями (к сожалению, под мелодию «Walking on Sunshine»).
Брайан Де Пальма, как режиссер, разительно отличался от Херба Росса, но он изобрел собственную хореографию. Он славится длинными непрерывными дублями — по нескольку минут. Например, камера может следовать за актером через холл, вниз по лестнице, наружу за дверь, по улице и до автобуса. Все снимается целиком. Один из таких дублей мы снимали для Де Пальмы в Таиланде для фильма «Военные потери». Это была, в определенном смысле, самая физически сложная работа, какую мне приходилось выполнять, и там я должен был не просто идти. Мой персонаж, зеленый новобранец, вел нервную беседу с другим солдатом — они обсуждали экзистенциальную тему: как легко погибнуть во Вьетнаме. Мы должны были говорить, пробираясь по разбитой дороге, пока на заднем плане творился бешеный хаос. Деревня горела, время от времени в ней что-то взрывалось. Вертолеты летали туда-сюда, садились и поднимались в воздух. В кадре метались солдаты, стреляя и пытаясь оттащить раненых и убитых в вертолет. Нам же надо было произносить многостраничный диалог, причем с абсолютной точностью. Любой неверный шаг посреди этого рукотворного ада или неправильно произнесенная строка означали, что дубль испорчен и десять минут съемки потеряны. Вся вина на тебе. «Назад на исходную».