— Чепуха! — вмешалась Софи. — Он великолепный поэт! Да и критик неплохой. Его очень ценят в Европе и Южной Америке.

— Все дело в языке, — пояснил Хосе. — Боюсь, что я пока еще не овладел всеми нюансами английского.

— Это еще придет, — успокоила его Софи, — и тогда тобою будут восхищаться так же, как и в любой другой стране. Ну, а пока пошли пить кофе в гостиную.

Они не преувеличивали. Гостиная была прекрасна. Высокие потолки и глубокие оконные ниши, которые остались в неприкосновенности с прошлых времен. Стены были обшиты старинными французскими панелями. Они поблескивали в свете горевшего в камине огня.

Каждая деталь тут была великолепна. Андреа любовалась, шелковыми занавесками на окнах, старинной мебелью времен различных Луи, элегантными сиденьями из дамасского шелка и мягкими вышитыми подушечками пастельных тонов, разложенными на стоявших вдоль стены небольших стульях. На несколько потемневших и покрытых редкими пятнами половицах лежал изумительный ковер, на стенах висело несколько гравюр времен раннего французского рококо, а в высоком полированном шкафу, створки которого были широко открыты, чтобы дать возможность обзора находившихся там сокровищ, стояли великолепные произведения изысканного французского фарфора.

— Да это же просто немыслимо! — неудержалась Андреа. — Неужели все эти вещи принадлежат вам?

— Только кое-что принадлежит здесь нам, — ответил Хосе, — а именно стулья и фарфор. Все остальное было уже здесь, когда мы переехали.

— Я не могла поверить в свое счастье! — добавила Софи, наполняя хрупкие чашечки крепким черным кофе. — Из моих вещей к этой обстановке почти ничего не подходило. Это миссис Гордон переправила сюда все эти ценности, поскольку ее супруг не особенно-то жалует антиквариат. В своем собственном доме она имеет, как вы, вероятно, обратили внимание, очень мало оригинальных вещей.

— И как это только можно — владеть этими великолепными вещами и не желать их видеть? — удивилась Андреа.

— Я этого тоже не в состоянии понять. Миссис Гордон просила меня позволить ей оставить эти вещи. Ну, а я свое барахло храню в чулане над спальными комнатами.

Андреа опустилась на пуховую подушку обтянутой нежно-голубым шелком софы и пригубила кофе. Хосе рассказывал истории отдельных вещей. Временами Софи поправляла его. Андреа улыбалась и кивала головой.

Внезапно что-то случилось. Вначале она решила, что это жара вызвала у нее какое-то оцепенение. Но затем почувствовала холод. Да, несмотря на горевший в камине огонь, она ощущала какой-то влажный холод. Дрожащими руками она отставила чашку в сторону. Свет в камине начал мерцать, и она услышала непонятные голоса. Эти голоса шептали, но, судя по всему, Альваресы их не слышали.

— Опасность, — шептали голоса. — Осторожнее, поберегись! Опасность. Поберегись!

Они звучали снова и снова, тихо, но настойчиво. Лица исчезли. Но оставались глаза — глаза Хосе были темными и непрозрачными, глаза Софи смотрели пристально и при этом улыбались. А в комнате становилось все холоднее и холоднее.

Андреа ожесточенно боролась, пытаясь что-то понять, объяснить происходящее. «Ты просто пьяна», — говорила она себе. Казалось, что тихие голоса гудели и дребезжали непосредственно у нее в ушах. Она уже совсем не понимала то, что говорили ее хозяева. Но несмотря на это, она продолжала улыбаться, согласно кивать головой и даже принимать участие в беседе. Лица хозяев то приближались, то отступали и исчезали совсем, чтобы затем вновь оказаться перед нею.

Огромным усилием воли ей наконец снова удалось поднять чашечку к своим губам, но пить она не могла. Взяв протянутое Софи печенье, она тем не менее не могла его попробовать.

— Заговор! — со всех сторон доносились до нее крики. — Беги отсюда! Убегай! Скрывайся!

Андреа все больше замерзала и в конце концов уже не могла более сдерживать дрожь. Тело не повиновалось ей. Голоса замолкли.

— Мне холодно, — сказала Андреа, надеясь, что голос ее звучит хотя бы наполовину своей естественной громкости. Супруги Альварес внимательно разглядывали ее полуприщуренными глазами.

— Глоток бренди? — предложил Хосе.