— Выбивайте из него информацию любыми путями.
— Предлагаешь пытать его раскалённым паяльником? — хмыкает Глеб, но под прикрытием сарказма прячется довольно прямолинейный вопрос о том, как далеко мы готовы будем зайти на этот раз.
— Предлагаю узнать всё, что необходимо лично нам и отпустить его на все четыре стороны.
— Уверен? — скептически уточняет он после непродолжительного молчания, — скоро выстроится очередь из желающих до него добраться.
— Вот и не будем облегчать им задачу. Ты знаешь, какая у нас конечная цель, — что-то предательски дрожит внутри, и я спотыкаюсь о собственные слова, теряюсь, беру передышку, хотя давно уже должен был смириться и отпустить прошлое.
Но разве можно по-настоящему отпустить то, что ещё возможно исправить?
— Кир, — произносит Глеб тем самым приободряюще-покровительственным тоном, который растягивает жалкие четыре года разницы между нами примерно в полтора-два десятилетия, и неизменно вызывает у меня желание огрызнуться, совсем как бунтующему подростку. — Если они остались живы, то я их отыщу. Даже не сомневайся.
— Не сомневаюсь, — отзываюсь эхом, еле удерживаясь от ехидных замечаний, так и крутящихся на языке. Глупо это, на самом деле. Я могу сколько угодно делать вид, что плевать, отболело, прошло — как делал это шесть лет после первого расставания с Машей, доведя свои навыки притворства до мастерства, — но Глеб никогда мне не поверит. Он бы и сам никогда не оставил ту ситуацию, не разобравшись, хотя с Лирицким они были лишь смутно знакомы.
Илья позвонил мне в момент эвакуации, сказал, что Маша вышла на улицу, а они с его подружкой идут на парковку, чтобы скорее уехать оттуда. И я сам не знаю, чем именно руководствовался тогда: внезапно проснувшейся интуицией или мгновенно сработавшей на пределе выброса адреналина логикой, — но начал тут же кричать, чтобы он не садился в свою машину. А ответом была тишина, прервавшаяся женским голосом, сообщившим, что абонент находится вне зоны действия сети.
Парковку так разнесло взрывом, что найти там хоть какие-то следы случившегося оказалось нереально даже после того, как спасатели полностью разобрали завалы рухнувшей высотки. И записи камер внутреннего наблюдения прервались, когда противопожарная система обесточила здание, лишив нас возможности узнать, что именно происходило в те пятнадцать минут после звонка Ильи.
Только вот незадолго до взрыва одна из камер, установленных в переулке около здания, зафиксировала выезжающий с подземной парковки Мерседес — один из нескольких корпоративных автомобилей, выдаваемых сотрудникам компании Лирицкого во временное пользование по мере необходимости. Знакомые Глеба обнаружили машину следующим вечером, пустую и брошенную на краю Капотни, прямо у МКАД, без каких-либо следов и намёков на то, кто именно на ней уехал.
И это — единственная наша зацепка и шанс на то, что Илья сумел спастись, обратился за документами к Ловкачу и скрывается, исчерпав лимит доверия даже ко мне. Теперь, когда отец отправился на тот свет и все его друзья отстранены от власти, мы можем наконец бросить все усилия, чтобы выяснить правду.
Найти Лирицкого. Или признать его мёртвым.
— Ты уже в Питере? — спрашивает Глеб, выдерживая ещё одну, на этот раз почти драматичную паузу. Кажется, не я один сомневаюсь в положительном исходе этой поездки.
— В окрестностях. Подъезжаю. Завтра вернусь. — Чеканю слова, не желая вдаваться в лишние подробности или объяснения. Да и обсуждать сейчас ничего не хочу, снова поддаваясь приступу какой-то неконтролируемой, резкой паники, мгновенно выкачивающей из салона машины весь кислород.
Очень кстати на заднем сидении пыхтит и ворочается проснувшийся от нашего разговора щенок. Выбрался из-под пледа и старательно дёргает висящими ушами, вслушиваясь в громкие голоса, и смотрит по сторонам заинтересованно, с любопытством.
— Так скоро? Ты уверен?
— Уверен, — бросаю раздражённо, потому что уверенности в чём-либо во мне ноль целых, одна десятая процента, и та приходится на несущественную чушь. — Я наберу тебе, как буду выезжать обратно. Сейчас есть дела.
Измайлов хмыкает и отключается, а я торможу около небольшого пролеска и выпускаю пса побегать. Сам же обтираю спиной откровенно грязный бок машины и закуриваю — впервые за этот длинный, смурной, неправильный и странный день. Впускаю в себя никотиновую горечь и позволяю ей щедро растекаться по рту, сползать вниз по глотке и заполнять лёгкие, в которых и прежде стояло плотной смолой непонятное тепло.
То ли тлеют угли ложных надежд, готовые воспламениться от дуновения холодного северного ветра — Питерской дрянной погоды или равнодушия во взгляде льдисто-голубых глаз, — и спалить меня за мгновение. То ли греет уставшую от одиночества душу скорая встреча с той, кого и просто видеть напротив — уже счастье.