Он — сам себе закон, судья, палач. Он — на голову выше всего сброда, кто живёт согласно этим сраным пунктам и правилам.
— Зря вы так, Андрей… — ему становится слишком скучно слушать этот бред, и телефон со сброшенным звонком летит на диван, а его взгляд насмешливо провожает стремительно ускользающую прочь из квартиры девушку, уже успевшую натянуть на себя платье. — Тебе пизда, Настенька! — кричит ей вдогонку, хохоча, — ты ещё поймёшь, что выбрала не ту сторону. Играть надо за сильных!
Со злости пинает ногой стеклянный стол, который пафосная дизайнер, работавшая над обстановкой этой квартиры, заказывала напрямую из какой-то семейной мастерской в Италии. На этом же столе он и выебал её, в качестве прекрасного бонуса за проделанную работу.
Опускается на диван, встряхивает внезапно закружившийся головой и несколько раз моргает, отгоняя поплывшие перед глазами тёмные пятна. В мыслях мелькает воспоминание о том, что он брал у свалившей тёлки какие-то таблетки, но о них как-то быстро получается забыть. Пожалуй, единственное, о чём он по-настоящему беспокоится сейчас, это о собственном неудовлетворённом желании и ощущении, что эта шваль сама его поимела.
— Играть надо за сильных… — повторяет ещё раз, откидывается на спинку дивана с запрокинутыми за голову руками, с самоуверенной улыбкой разглядывает оказавшуюся как раз напротив шикарную арку, отделанную мрамором и окантовкой с настоящей позолотой. На стенах — картины Поллока, одну из которых уже больше пяти лет ищут по всему миру, чтобы вернуть в Нью-Йоркский музей современного искусства. На одной из полок — спиленный рог лично убитого им на сафари носорога.
Он — сильный. Он имеет ту власть, о которой миллиарды людей грезят во сне и наяву.
Телефон снова звонит, но на этот раз на экране светится знакомое уже имя. Ибрагим — самый верный помощник и надёжный товарищ, всегда выручавший его в тяжёлые времена. Тот, кто закроет своей грудью от пули, доставит прямо в постель отличную девочку, подчистит все следы мимолётных ошибок, будь то блевотина по всему дому после откровенно паршивой вечеринки или пятна чужой крови в холле.
— Да, Ибрагим! Мне тут звонило какое-то хуйло…
— Андрей Леонидович, у нас проблемы. В офисах обыск.
— Вот как… — тянет он задумчиво и начинает хохотать, стараясь специально для тех отчаянных камикадзе, кто может сейчас наблюдать за ним. Если кто-то действительно непонятным образом смог установить камеры в его квартире.
Если кто-то смог решиться на такое.
— Пусть ищут, не надо им мешать, — отсмеявшись, говорит он снисходительно и закидывает ногу на ногу. — Всё равно ничего не найдут.
— В вашей компании тоже обыски, они забирают все документы из бухгалтерии. У Байрамовых извлекают все записи с камер. Что нам делать, Андрей Леонидович?
— Ты, блять, глухой? — он кривится от злости, еле поддерживая хоть видимость спокойствия. — Я же сказал: не мешайте им. Что бы они не пытались сделать, им же будет хуже.
— Понял вас.
Ибрагим отключается, а он ещё какое-то время продолжает прижимать телефон к уху, задумываясь над следующим своим ходом. Нет, это всё так же забавно и нелепо: кто бы не решил встать у него (у них!) на пути, это будет лишь попыткой жалкого человечешки остановить своим телом несущийся на всех парах поезд. Но как же злили эти частые и настырные попытки каких-то самоуверенных выскочек навести порядок.
Порядок для них — это уравнять всех друг с другом, приблизиться к той самой мифической демократии и свободе, о которых так любят рассуждать неудачники, не способные или не умеющие стоять у власти.
Равенство? Какое, нахуй, может быть равенство в этом мире, безусловно подчиняющемся лишь одному закону — эволюции. Выживает сильнейший. Самый быстрый, самый ловкий, самый хитрый. Остальные буду подыхать, будут становиться мясом для тех, кто стоит выше их в пищевой цепи.
Пугливые и тупые антилопы никогда не станут равны с уверенными и смелыми львами, и никто не берётся с этим спорить. С чего же думать, будто у людей всё иначе?
Следующий звонок иерихонской трубой раздаётся прямо у него над ухом, вынуждая вздрогнуть и громко выругаться. Снова этот неизвестный номер.