— Но мы ведь в жизни виделись не больше десяти-пятнадцати минут! — удивленно произнесла Ирена.

— Это в данном случае ровным счетом ничего не значит! Наш шеф во многих отношениях оставался оригиналом. К примеру, двуногих по одному ему известным признакам делил на людей и не людей (не путать с нелюдями!). Ради первых готов был на все. Вторые для него не существовали. Нет, он им не гадил. Ибо самая страшная угроза с его стороны звучала так «Я никогда не сделаю тебе ничего плохого, но и хорошего, если представится случай, — тоже». Чем приглянулись ему вы, сказать не могу. Но то, что оценку получили самую высокую, — абсолютно точно.

— Пусть покойному земля будет пухом и отверзнутся пред ним райские врата! — перекрестилась Ирена.

— Он как-то сказал, что обнародование письма отца к дочери…

— О чем вы?! Какое письмо к дочери?!

— Простите, я забыл: лежащие в оторванном кармане пиджака бумаги представляли собой длиннющее письмо к вам. Как охарактеризовал его шеф, покаянное.

— Пока…янное. Вы так изволили выразиться?!

— Именно!

— Что это значит?

— Большего, честное слово, я не знаю. Но редактор был полон решимости оградить вас от акул пера и людской молвы. Он утверждал, что в данном случае обнародование истины никому из живых пользы уже не принесет. Именно поэтому принял решение не давать на страницах «Бако бутембе» материала, который, безусловно, наделал бы немало шума. Вы, госпожа Берц, представить себе не можете, что значит для любого редактора добровольно отказаться от публикации даже самой крохотной сенсации. Вот почему я говорю: в его «Списке моралите» вы заняли чрезвычайно высокую ступень.

Заместитель на какое-то мгновенье умолк. Ирена подумала, что подбирает в памяти очередной афоризм и беспардонно попросила:

— Только, пожалуйста, если можно, никого пока больше не цитируйте. Лучше расскажите, что случилось накануне?

— Редактор решил непременно увидеться с вами. И собрался в Киншасу. Билет секретарша приобрела на 23.55. Он с женой и двумя маленькими детьми живет на окраине. Промежуточная железнодорожная станция, где ровно на две минуты останавливается столичный экспресс, расположена менее чем в километре от их дома. Естественно, вызывать служебный автомобиль в этой ситуации не имело смысла. Тем более, редактор — давний и ярый сторонник пеших прогулок. Семья распрощалась с ним (дети еще не спали — хотели обязательно проводить отца) в 23.30. Труп обнаружил обходчик в четыре часа утра.

Тут же вызвали полицию. Заключение врача — смерть в результате проникающего ножевого ранения. Предварительная версия — ограбление.

— Пропали деньги, да?

— Вы не ошиблись. Но это, на мой взгляд, — всего лишь примитивная инсценировка.

— Извините, а что вам дает повод так считать?

— При нем не обнаружили никаких бумаг. Я, в первую очередь, имею в виду письмо вашего отца, которое редактор вез с собой. Уж кому, как не мне, этого не знать. И сей факт дает основания предполагать: напали на него исключительно из-за бумаг. А кошелек прихватили для отвода глаз. И не ошиблись — полиция клюнула.

Что, собственно, и не удивительно. Мало того, что правоохранители, на мой взгляд, недостаточно профессиональны, так еще и зуб на наше издание давно точат. Все — по Фришу и Эразму Роттердамскому, небезосновательно утверждавшим: «Быть честным — значит быть одиноким» и «Лишь одним дуракам даровано уменье говорить правду, никого не оскорбляя».

— У вас есть какие-нибудь предположения, кому могло настолько понадобиться письмо, что ради него не остановились перед убийством?