Малашка была сластеной, можно не сомневаться, что в ближайшее время от пряника не останется и крошки. Настасья облегченно выдохнула.

— Светлейшая, ну что ж ты здесь рассиживаешь, — в горницу первым заглянул длинный нос ключницы, а потом и сама Фекла, задыхаясь, показалась в дверях, — ох, и не прибранная еще! Князь с княжной уж за столом сидят, а тебя нет.

— Уж сидят? — эхом повторила Настасья, с досадой кусая губы.

Так быстро она еще не облачалась, Малашку звать не хотелось, пусть съест пряник. Навершник на месте, растрепанные волосы под повой, плеснуть водой из кадки в лицо, чтоб сонные очи промыть — готово.

Подхватив Ивашку, Настасья почти бегом полетела к трапезной.

— Ой, проспали мы с тобой, молодец мой. Первый день и проспали. Да может там нас никто и не ждет-то, — на ходу причитала она.

— Ждет, — вышел из-за угла Всеволод, принимая сына у нее из рук. — Уж за тобой иду, — недовольно буркнул он и, развернувшись, зашагал назад к трапезной.

«Пришел бы, а у меня пряник!» — разволновалась Настасья.

— Чего всполошенная-то такая? — кинул ей муж через плечо. — Чай я не зверь, не съем, что к трапезе позже меня пришла.

— После вчерашнего боюсь, — улыбнулась Настасья, успокаиваясь, — да убоится жена мужа своего, вот я и боюсь.

— И то верно, — кашляну Всеволод.

Что-то между ними изменилось, невидимое, едва уловимое. Так же князь к ней не ходит по ночам, так же держится сдержанно-холодно, а все ж льдина треснула. Нет — нет, да и пересекутся взгляды, обожгут друг друга, да и прочь полетят, оставляя легкое волнение.

Прасковья явилась к столу с ворохом бус на шее, из тонкой косицы торчали разноцветные шелковые ленты, видно, разом все отцовы подарки на себя нацепила. Бледные бровки были густо подведены сурьмой, отчего девчушка походила на Масленую куклу. Держалась Прасковья со взрослым достоинством, выпрямив хрупкие плечи.

— Парашка, да как же ты так неосторожно, — пряча улыбку, заохал отец.

— Чего не осторожно? — не поняла девочка.

— Так в сажу вымазалась.

— Где? — испуганно стала оглядывать подол Прасковья.

— Да вон, брови зачернились, — хрюкнул Всеволод.

Настасья держалась, но тоже прикрыла ладонью набежавшую улыбку.

— Ну, тятя! — возмутилась Прасковья, обиженно надувая губы.