Рассветное солнце отражалось в окнах небоскребов Скай Сити, придавая всему городу кроваво-красный оттенок. Город только собирался просыпаться. Шумели грузовики и тележки мусорщиков. Дворники мели улицы длинными метлами. Тарахтели по брусчатке мостовых тележки зеленщиков и молочников. Где-то вдалеке раздавались первые гудки паровозов.

Калитка в высоких кованых воротах распахнулась, и из нее, покачиваясь, вышла Кларисса. Хватаясь за прутья забора, за которым росли высокие ели, скрывающие ненавистный ей особняк, она, шаг за шагом, добралась до угла. Она почти ничего не чувствовала. Глаза застилала разноцветная пелена. Звуки доносились как будто из необозримых далей. Ноги дрожали и норовили подогнуться. Руки слушались с трудом.

Добравшись до перекрестка, она перешла на другую сторону, чуть не попав под грузовик, водитель которого ее многослойно обругал, но, встретившись с ней взглядом, вдруг осекся, извинился и поспешно уехал. Чувствуя, что силы ее покидают, Кларисса схватилась за кирпичную стену дома и так стояла несколько минут. Потом свернула, прошла вдоль стены и увидела узкий темный проход между высокими глухими кирпичными стенами двух соседних домов.

Из последних сил она свернула в этот проулок. Здесь было еще почти темно, солнце сюда не попадало. Пахло гнилыми овощами, мокрыми тряпками и кошачьей мочой. Утрамбованный песок, по которому она ступала, был завален окурками, обрывками газет и кусочками битого стекла. Но ей было всё равно. Силы ее окончательно оставили, и Кларисса, прислонившись спиной к кирпичу стены, тяжело сползла по нему вниз, на землю.

События прошедшей ночи вспоминались плохо и какими-то обрывками. И это было, наверное, хорошо – ничего из пережитого вспоминать не хотелось. Началось всё ожидаемо. Ее раздели и заставили ублажать сначала молодого лорда, а потом и молодую леди. А потом была боль. Много-много невообразимой боли.

Ее кости ломались и срастались вновь. Ее суставы выворачивались и вставлялись обратно. Каждая клеточка ее тела, и снаружи, и внутри, болела, горела и расщеплялась на части, чтобы затем собраться вновь. Ее охватывал огонь. Не в переносном, в буквальном смысле. Сначала Мартин поджигал Клариссу, а Морхен ее тушила. Потом наоборот. Мартин сотворил посреди спальни маленькое грозовое облако, которое постоянно било Клариссу молниями, заставляя всё её тело извиваться от невыносимой боли, а Мартин и Морхен, глядя на это, страстно совокуплялись друг с другом на кровати.

Кларисса не помнила всего, но это было благом. Боль, боль, боль – только много-много боли. Казалось, что не было пыток, которым ее не подвергли. Казалось, что не было предмета, который они не погрузили поочередно в каждое отверстие ее тела, растягивая и разрывая их до неимоверных широт, а потом заставляя сузиться вновь. Было страшно и жутко, чувство безысходности охватывало ее, и ей хотелось умереть. В какой-то момент ей показалось, что она, наконец, умерла, сердце ее перестало биться, и она даже обрадовалась, проваливаясь куда-то глубоко в темноту. Но потом он снова вернул ее, и вместе с жизнью вернулась и боль.

Наконец, они насытились и ее страданиями, и страстью друг друга. Раскрасневшиеся и вспотевшие, Мартин и Морхен вальяжно возлежали на огромной кровати, а она, скорчившись и дрожа, лежала на большом столе перед ними. Мартин махнул рукой, отпуская ее, и она, как могла быстро, а получалось очень медленно, сползла со стола, собрала одежду (кажется, забыла чулки) и вывалилась из комнаты. С трудом одевшись уже в коридоре, она доковыляла до двери. Дворецкий, едва заметно покачав головой, аккуратно поддержал ее под локоть, пока она спускалась по ступенькам, а потом снова вернулся в дом.

И вот она здесь, в этой грязной щели посреди самого богатого района величайшего города мира, разбитая, раздавленная и измученная, сидит на земле, пытаясь найти силы встать и вернуться домой, к Бланке. Бланка, это всё для тебя, милая. Надеюсь, тебе никогда не придется испытать того, через что прошла я для того, чтобы помочь тебе.