Спустя час изнурительной работы на палубе они почувствовали, что «Кэйрд», освобождаясь от ледовых оков, обретает былую легкость. Но упорно продолжали работать, пока не отбили почти весь лед, кроме большого куска на якоре, который просто не осмеливались вытащить.
Затем Шеклтон позвал всех вниз выпить немного молока. Они собрались вокруг печи, почти больные от холода. Людям казалось, что в их онемевших от мороза телах не осталось ни единой искры жизни. Но постепенно все приходили в себя. Спустя какое-то время сосульки, образовавшиеся под настилом, начали таять, и на людей стала капать вода. Вскоре растаяла и вся вода на дне — ее, не теряя времени, откачали.
Шеклтон попросил Крина какое-то время не выключать примус, но к полудню едкий дым, заполнивший каюту, вынудил отказаться от этой идеи. Потребовалось несколько минут, чтобы проветрить каюту, и тут все почувствовали новый запах — зловонный кисло-сладкий, напоминавший испорченное мясо. Макниш обнаружил, что он исходит от спальных мешков, которые начали гнить. Более пристальное изучение показало, что два из них изнутри покрылись слизью.
В течение дня снова и снова на всех поверхностях шлюпки образовывался лед. Поэтому немного позже в тот же день Шеклтон решил: слишком многое поставлено на карту, чтобы испытывать судьбу, играя на вероятности дожить до утра. Он снова приказал очищать шлюпку. На это ушло больше часа, но наконец работа была закончена и после порции горячего молока все стали ждать утра.
Буря, пришедшая с юго-запада, свистела в снастях, не зная усталости. Ночное дежурство казалось бесконечным. Как будто каждую минуту их жизни теперь предварительно прописывали, затем проживали и провожали. Даже не происходило ничего опасного, чтобы разбавить эту мучительную монотонность. Когда же около шести утра небо начало светлеть, они увидели, что шлюпка снова покрыта опасно толстым слоем льда. Как только немного рассвело, пришлось отдирать его в третий раз.
Наступило 2 мая, шел третий день бури. Погода весь день стояла пасмурная, что не позволяло определить их местоположение. И тогда ко всем бедам прибавилась тревога из-за того, что они не знали точно, где именно находятся.
Примерно после девяти часов ветер слегка утих, но недостаточно, для того чтобы спокойно продолжать путь. Через несколько минут «Кэйрд» попал в особо бурные воды, и его тут же ударило мощной волной. Шлюпку затрясло. Но она не смогла снова подняться против ветра. Якорь оторвало.
Глава 35
После минуты замешательства все почувствовали, как, падая на волны, шлюпка накренилась на правый борт, — и тут же инстинктивно поняли, что произошло.
Шеклтон и Уорсли вскочили на ноги, всматриваясь туда, где болтался в воде потрепанный кусок каната. Льда на нем больше не было, как не было и якоря.
Шеклтон приказал членам команды, находившимся в тот момент в каюте, достать кливер[37]. Его быстро вытащили и расправили, поскольку он просто замерз в свернутом состоянии. Крин и Маккарти поползли по раскачивающейся палубе, подтаскивая за собой парус. Все канаты тоже замерзли, и с них пришлось сбивать лед. Пара минут показалась всем вечностью — но в конце концов удалось сбить немного льда, чтобы закрепить кливер на грот-мачте в качестве временного паруса. Медленно и словно нехотя «Кэйрд» опять развернулся и стал по ветру. Все почувствовали, как постепенно спадает напряжение в мышцах.
Задачей рулевого теперь было держать шлюпку как можно ровнее по ветру, чтобы она не сильно заваливалась на бок. Это требовало неусыпной бдительности, и, самое неприятное, рулевому все время приходилось стоять на пронизывающем морозе под постоянными ударами брызг.
К счастью, буря постепенно затихала, и к одиннадцати часам Шеклтон решил рискнуть поднять паруса. Кливер сняли с грот-мачты, после чего подняли рейковый парус и бизань. И впервые за сорок четыре часа «Кэйрд» снова двинулся на северо-восток. Путь продолжался. Но курс оставался неточным, потому что шлюпка все еще находилась во власти бурного моря.
Вскоре после полудня как будто из ниоткуда над ними появился великолепный странствующий альбатрос. По сравнению с «Кэйрдом» он летел с поэтическим изяществом и непринужденностью, раскинув совершенно неподвижные крылья, то и дело опускаясь к шлюпке и паря над ней буквально в десяти футах, а затем почти вертикально взлетая по ветру на сто, двести футов вверх только для того, чтобы снова красиво и легко нырнуть вниз.
Наверное, так природа насмехалась над людьми — показывая им совершенное существо, способное летать, с размахом крыльев более одиннадцати футов. Ему не был страшен даже самый сильный шторм. Казалось, птицу послали для сравнения с «Кэйрдом», чтобы посмеяться над его страданиями.
Час за часом альбатрос кружил над их головами с немыслимой, почти гипнотической элегантностью. Люди с трудом подавляли чувство зависти. Уорсли отметил, что альбатрос мог бы добраться до Южной Георгии примерно за пятнадцать часов, а то и меньше.
Как будто нарочно для того, чтобы подчеркнуть их убогое положение, Уорсли записал: «Спальные мешки из оленьих шкур превратились в отвратительное склизкое месиво с ужасным запахом, которое к тому же очень много весило, поэтому нам пришлось выкинуть два самых ужасных за борт». Каждый весил около сорока фунтов.
Позже он сделал еще одну запись: «Макти [Маккарти] — самый неугомонный оптимист, какого я когда-либо встречал. Недавно я сменял его у румпеля. Он сильно замерз, был весь мокрый, по шее струями стекала ледяная вода, но, глядя на меня со счастливой улыбкой, он произнес: “Это великий день, сэр”. А ведь до этого я чувствовал себя несчастным и выглядел весьма угрюмым …»
Днем и вечером погода была менее суровой, а рассвет 3 мая сопровождался уже вполне спокойным юго-западным бризом. К полудню облака стали реже и прозрачнее. Вскоре появились участки голубого неба, а еще через какое-то время выглянуло солнце.
Уорсли достал свой секстант и без труда сделал замеры. Выяснилось, что они находились на 56°13′ южной широты и 45°38′ западной долготы — на расстоянии четырехсот трех миль от острова Элефант.