Пушкин, вероятно, не любил Грибоедова. Оттого он решился сказать, что в смерти его не было «ничего ужасного». В сущности, и мы, ценя и высоко ставя Грибоедова, восхищаясь им, — его едва ли любим. Оттого и о судьбе его мы наполовину забыли. Что смерть его могла бы внушить людям «ужас и жалость», — чувствуешь даже по холодному повествованию Юрия Тынянова.

Георгий Адамович 

Как раз к исполняющемуся на днях (30 января — 11 февраля) столетию со дня трагической смерти А. С. Грибоедова, погибшего 34 лет в знаменитой тегеранской резне, вышел отдельным изданием роман о нем Юрия Тынянова, печатавшийся ранее в одном из советских журналов. Юрий Тынянов — историк литературы, переводчик Гейне, автор романа-биографии о В. Кюхельбекере («Кюхля»).

«Смерть Вазир-Мухтара» («Вазир-Мухтар» — персидский титул Грибоедова.) приближается к тому жанру художественной, «романтической» биографии (biographie romancee), мода на который пошла из Англии, где наиболее удачные образцы его дал Литтон Стрэчи и откуда уже перенес его во Францию Андре Моруа («Ариэль, или Жизнь Шелли» и «Жизнь Дизраэли»), у которого нашлось много — слишком, может быть, даже много — подражателей.

Роман Тынянова представляет собой, правда, не полную художественную биографию, в нем захвачен в форме романа лишь сравнительно небольшой по времени отрезок жизни Грибоедова. Исходной точкой Тынянов взял приезд Грибоедова в Россию с заключенным им Туркманчайским трактатом — апогей прижизненной общерусской известности Грибоедова-дипломата, столь отличной от посмертной славы Грибоедова-писателя; конечной же точкой — встречу Пушкина с гробом Грибоедова.

Перед нами проходят основные этапы последних двух лет жизни Грибоедова: остановка в Москве — дом матери, встреча с Чаадаевым и посещение Ермолова; Петербург — представление ко Двору, разговоры с Нессельроде и Родофиниковым о проекте Закавказской Мануфактурной Компании; отношения с Булгариным и его женой, роман с балериной Телешовой, назначение посланником в Персию; дорога на Кавказ — дорожный роман с казачкой Машей; Тифлис — дом П.Н. Ахвердовой; главная квартира Паскевича — болезнь; снова Тифлис — женитьба на Нине Чавчавадзевой; наконец Персия — сначала Тавриз, потом Тегеран.

Все это обильно уснащено лирическими, историческими и литературными отступлениями и рассуждениями от себя. Повествование ведется скачками, прерывисто, часто в нескольких планах разом: параллелизм — прием, особенно охотно применяемый Тыняновым.

И личность, и судьба Грибоедова настолько незаурядны и интересны, что не может не быть интересен роман, в котором он — герой.

Роману Юрия Тынянова и нельзя отказать в интересности, при всех его недостатках. А недостатков много.

С самого же начала роман Тынянова, заинтересовывая, вместе с тем раздражает своим претенциозным, каким-то, я бы сказал, вихляющимся и кривляющимся стилем, своей архитектонической расхлябанностью, обилием ненужных и нудных отступлений, расхолаживающей отсебятины. На манере письма Тынянова чувствуется несомненное влияние Андрея Белого с его «Петербургом» (при чтении характеристики Нессельроде неотвязно встает в памяти сенатор Аблеухов). Но то, что у Белого внутренне оправдано и притом связано неразрывно с ритмическим рисунком рассказа, то у Тынянова — надуманное, искусственное, чисто головное. Короткие, бессвязные, прыгающие фразы лишены внутреннего ритма; не доходя до читателя, они как бы безжизненно повисают в воздухе — форма и содержание не сливаются. Там, где у Белого чувствуется подчинение какому-то внутреннему закону, у Тынянова — одна голая претенциозность. Раздражение читателя постепенно нарастает, и к концу первого тома появляется желание сердито отшвырнуть книгу. Второй том стилистически и архитектонически удачнее. По мере драматического сгущения событий менее ощутителен становится разлад между формой и содержанием, автор реже жонглирует своими фразами, письмо его становится плотнее, предметнее и подчас достигает известной художественной силы и убедительности. В целом, однако, остается впечатление обилия словесной шелухи, в которой теряются зернышки подлинного художества.

Но Тынянов кривляется и гаерствует не только словесно. Он подходит с кривлянием, с какой-то издевкой ко всему: к людям, к событиям, к истории. Всюду и везде он старается прежде всего увидеть смешное, анекдотическое, принизить и измельчить. Все для него — предмет шаржа. Вся русская история, играющая в романе большую роль в качестве фона, оборачивается каким-то скверным анекдотом, а действующие лица ее — смешными марионетками. Смешон и император Николай Павлович, которого Тынянов, очевидно, в угоду власть предержащим, изображает какой-то куклой, чуть ли не кретином; смешон и Ермолов, и его недруг Паскевич, и «серый карлик» Карл-Роберт Нессельроде, вице-канцлер Империи Российской, и «раскоряка» (!) Родофиникин, начальник Восточного департамента Министерства иностранных дел, и академик Аделунг, и полубезумный Чаадаев, и слуга Грибоедова Сашка; смешон, наконец, часто и сам Грибоедов. Может быть, Тынянов думал отдать этим дань Грибоедову — автору «Горя от ума»? Однако между комедией Грибоедова и шаржем Тынянова — «дистанция огромного размера». От изображения Николая I, от кощунственных шуточек веет просто советским душком. Чувствуется, что и роль Англии поднесена так, чтобы в лице Макниля — «лягнуть» Чемберлена.

Тут мы подходим к основному недостатку романа... Удалось ли Тынянову дать цельный портрет Грибоедова, приблизить к нам этого интересного, необыкновенно разносторонне одаренного человека, писателя, дипломата, музыканта, лингвиста, человека, полного внутренних противоречий, загадочного человека, по меткому выражению самого же Тынянова, распространявшего вокруг себя «острый запах судьбы»? Нет, «судьбу» Тынянов разменял на «анекдотцы», а вместо портрета дал нам разбитое на множество кусков зеркало, в осколках которого отражаются отдельные, по большей части смешные и мелочные, черты его прототипа.

Тынянов, конечно, в своем романе усердно пользовался подлинными автобиографическими и иными документами, письмами самого Грибоедова, свидетельствами современников. Я не считаю себя призванным судить, насколько при этом Тынянов верно и добросовестно следовал этим свидетельствам, что он из них заимствовал, что примыслил от себя. Важно не это. Важно, что основного Тынянов примыслить не сумел. Разбитые осколки зеркала никак у него не склеиваются. По глубокому и тонкому замечанию Моруа в одной из его кэмбриджских лекций, которые вышли по-французски под заглавием «Les aspects de la biographie», для художественного воплощения биографии необходимо отыскать в изучаемой жизни то внутреннее единство, тот лейтмотив, который должен быть присущ ей, как бы ни был сложен и противоречив объект изучения. Без этого биография не может стать художественно-синтетичным произведением, а остается собранием разрозненных фактов и черт. Тынянов не сумел найти в жизни Грибоедова этого внутреннего единства, этого ключа к предмету своего изучения. Отсюда — основная неудача его замысла. Мне кажется, что его все карикатурящий подход — исключал самую возможность отыскания такого ключа. Могут сказать, что Тынянов писал не «жизнь», а «смерть» Грибоедова. Но без ключа к жизни Грибоедова непонятной остается и его смерть, тем более, что, по глубокому слову Рильке, каждый человек носит в себе самом свою смерть, и смерть так же индивидуальна, как жизнь.

Жизнь и смерть Грибоедова еще ждут своего художественного воплощения в рамках подлинной, а не шаржированной и сдобренной советским душком русской истории.

Глеб Струве