— Не хочу видеть раздетые вещи, — сказал Костик и вдруг всхлипнул.
— Ты эту ракету починишь обратно?
— Нет. Того кота я тоже не смог… И стиралку. Что попало разбираю.
Костик вытер нос. Что это он плачет? Это стыд?..
Пётр достал из внутреннего кармана камзола до черноты закопчённые очки на резинке. Сварщицкие. И надел на мальчика.
— Снимешь, когда я разрешу. Полезай-ка сюда, — сказал незнакомец, наклоняясь и расстёгивая пуговицы камзола. Почти уместился за пазухой, только голова и плечо выглядывали. — Это не укроет тебя от лета и жары. И всё же… Карета ждёт нас на Гребном. Нам пора, Константин.
— А вас не будет искать Екатерина?
— Не будет.
— А те люди?
— Их скоро спустят.
— А мама… Надо с ней попрощаться.
— Скажи ей «до свидания» сейчас, пока она увеличена, увлечена своим раздражением.
— До свидания, мама.
Светлана тыкала кулаком в грудь полицейского, совсем растрепалась. Дядя Арсений показывал другому какое-то удостоверение. Тяжесть в голове исчезла. Идущий по центральной аллее Пётр Первый с мальчиком за пазухой ни у кого не вызвал вопросов. Радости, впрочем, тоже. Фотографироваться с ним никто не хотел.
— Почему вы оделись Петром?
— Я надел этого человека, потому что он ничейный и он мне подходит.
Мальчик не понял, что Пётр имеет в виду, и это было хорошо.
Это было просто прекрасно.
Потасканная карета по-прежнему стояла у воды. Дверца скрипнула, приглашая двоих в путь.
Едва они уселись, как вещи снаружи охолонулись, влезли в границы, как пристыженные. А какие они контрастные! — эти границы дубовых стволов и воздуха, крон и темнеющего неба, травы и белки, как они ладно втиснуты друг в друга… Подлинная ясность. Мягкая, монохромная, струящаяся от веера серых оттенков, ясность, что рождается только в пасмурности города на Неве.