Глава 16

Если Бог — это любовь, то почему любить бывает так больно? Если мы созданы для любви, то почему от неё так много страданий?

— Дамы, а пойдёмте в кальянную? — предложил Федя вчера вечером. Юля и Сабина согласились.

Вообще, я пощусь. Мне нельзя кальян. А впрочем, мне и сигарет нельзя было, но я же выкуриваю в день полпачки. Так что давайте сюда кальян. И мы оказываемся в довольно неплохой полуподпольной мытищинской кальянной.

— А поехали ко мне, устроим глинтвейн-пати, — предлагает Сабина, когда от кальяна остаются угли.

Я отказываюсь и шантажирую Федю спором. И на девочек наезжаю, мол, развращают наши нравы.

— Разве ты не знаешь? — говорит Юля. — Чтобы болезнь прошла, она должна дойти до высшей точки. А грех — это болезнь.

— Это будет разврат во спасение, — подбрасывает аргумент Сабина и добавляет: — У меня есть караоке.

Я люблю разврат во спасение, поэтому мы едем. Как говорит один мой друг-диалектолог, «сгорел сарай — гори и хата».

И вот мы едем на автобусе куда-то очень далеко, в единственный дом на отшибе в лесу, возле санатория со знакомым названием «ИТАР-ТАСС». И я говорю:

— Вот есть люди, которые считают любовь самым важным в мире. Но почему же я сама и многие мои знакомые не видят в любви ничего хорошего? А видят в ней каторгу и предпочитают карусель флирта или вечную весну в одиночной камере?

— Не грузи, — отмахивается Юля.

Я думала об этом, когда мы орали песни и прыгали в потолок. Когда лежала под одеялом с Юлей и Саби и делала вид, что сплю, пока Федя разбирался с полицией, которую вызвали соседи. Когда перелезала через забор санатория «ИТАР-ТАСС». Когда удирала обратно от собак. Когда приехала домой, сходила в душ и, стараясь не разбудить Соню, переоделась в чистое и сразу ушла на работу.

Я думаю об этом сейчас, глядя, как дымок от сигареты шатается в тамбуре пустого вагона вместе со мной.

А что, если Бог и правда любовь? И это любовь в нас умерла. Поэтому нам кажется, что и Бог умер.

С новым Богом, Наденька Дурынья.

Весна. Железная дорога. Мытищи. Плюс десять.