— Мясо, кожа… — стала размышлять я. — Мне кажется, важнее, как ты относишься к людям. Хоть всю жизнь мясо не ешь, если ты злишься и орёшь на своих близких, на друзей, на родителей — зачем это нужно?

Она удивилась такому подходу и ничего не ответила. А Соня щёлкнула пальцами и показала на меня, типа «вот!». Видимо, она к этому всё и вела. Так или иначе, Лиза от меня отстала.

Зато подошёл Глеб и спросил, как работа; я ответила как обычно: «Бабосы мутятся, кадило крутится». Поболтали немного о жизни. Потом он опять вернулся к православию.

— Не успела ещё оскорбить там чьи-нибудь религиозные чувства?

— Этих-то? Этих фиг оскорбишь.

— Да быть не может! Даже, — загорелся он, — если я скажу им, что с исторической точки зрения Библия — это сплошное враньё?

— Не. Ты их вообще не представляешь.

— А если я подойду к одному из них и скажу, что трахал Иисуса?

— На кресте, — подбросила Соня.

— Да, — подхватывает Глеб, — если я подойду и скажу, что я трахал Иисуса на кресте?

Человек, с которым мы только что обсуждали релятивизм, за десять секунд разгоняется до быдла. Бывает, знаю по себе: так побогохульствуешь, и как-то легче становится, меньше страха, что ли. Странный сорт удовольствия это святотатство.

— Не знаю, конечно, скажут ли эти слова им что-нибудь об Иисусе. Скорее всего, они кое-что поймут о тебе.

Мы с Глебом усмехнулись для вежливости, и он сменил тему:

— А, кстати, ты не видела мою шапку? Такая зелёная с оранжевым мехом.

— Нет, Глеб, не видела.

Набравшись ещё сильнее, Соня начинает хвастаться нашим пабликом.

— Семь тысяч! Видали?

— Уже семь? — переспрашиваю я. — Было же меньше пяти после отписок?

— Всё хорошо, мы попали в струю с твоей новостью. Обменялись ей с другими пабликами.

— Какой новостью?