Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие…
— Андре Маршана вы помните?
Однако перебить его было невозможно.
— …Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, — это преступление против человечности.
Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.
— Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.
Рука сделала нетерпеливый жест:
— Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение…
Он вытащил из кипы тоненькую папку — доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы — некоторые из них — как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.
— Я знаком с вице-президентом Международного суда.
— С Деесманом?
— Вот именно. С Хьюго Деесманом. Но и вы должны мне помочь.
Его глаза впервые сосредоточились на моей персоне.
— Какие у вас отношения с Деесманом?
— Несколько лет назад он выносил судебное решение по одному делу, с которым я тоже был связан. Я собирал доказательства и свидетельские показания.
— Дело касалось прав человека?
— Нет, чисто этические вопросы отношений между правительствами. Мы тогда неплохо поладили, я и Деесман.
В его выцветших глазах вспыхнула было надежда, но тут же сменилась прежним выражением недоверия:
— Откуда мне знать, что вы говорите правду?
— Придется поверить. Иначе не договоримся.