Рейслав не заставил себя ждать ни Сольгерд, ни шестерых сопровождавших её стражников, летящей походкой спустившись в холл по главной лестнице. На нём были шелка лиловых оттенков с тонкой золотой вышивкой и изящный венец с самоцветами, носить который он ещё права не имел.
— Радость моя! — празднично выкрикнул мужчина, устремляясь к девушке и картинно протягивая к ней руки. От одного его вида желудок Сольгерд скрутил спазм, а ладони невольно дрогнули, словно хотели взметнуться вверх и отгородить её от этого человека. Но Сольгерд подавила накатившую тошноту, вымучив бледное подобие улыбки.
— Как же я рад видеть тебя живой и невредимой! Ты посмотри на себя, ты вся измучена, — он коснулся её щеки унизанной перстнями рукой, и цесаревна, сделав шаг навстречу, обняла его, уткнулась лицом в душистый шёлк камзола, чтобы скрыть невольную гримасу гадливости и отчаяния.
— Как же я рада вновь быть дома! — простонала она и разрыдалась.
— Ах… ну… что ж… — оторопевший Рейслав самодовольно заулыбался, поглаживая её по чёрному шёлку волос, — и я счастлив, милая, мы все так за тебя волновались!
Сольгерд сжимала в объятиях до дрожи ненавистного ей Рейслава, дышала его дорогим, тошнотворным ароматом, слышала его фальшивый шёлковый голос, доставлявший её ушам почти физическую боль. Она ощущала, как его пальцы, словно тараканы, ползали в её волосах, и рыдала. Рыдала от бессильной ненависти и отвращения к нему, рыдала о том, что самое страшное — ещё впереди, и иного способа вернуть Брегира не существует.
Её проводили в прежние покои, Рейслав приставил к ней новых служанок, но позволил вернуться старой Келлехерд. Служанки помогли Сольгерд принять ванну, натёрли её кожу благовониями, расчесали волосы. Нянюшка в их присутствии лишь охала и плакала будто бы о том, что довелось пережить её деточке, на самом же деле — о том, что пережить ещё предстоит. Она не знала, что случилось, почему Сольгерд вернулась, но спросить при служанках не смела — наверняка им велено всё внимательно слушать, а потом доносить Рейславу.
Он пришёл на следующее утро, когда девушки причёсывали Сольгерд. Кивком головы выслал всех из комнаты и присел рядом с цесаревной, глядя на неё в золочёное зеркало.
— Ты отдохнула, милая?
Сольгерд кивнула, не в силах выдавить из себя хотя бы слово.
— Хорошо. — Пальцы Рейслава скользнули по её обнажённой шее к основанию роста волос, царапая нежную кожу массивными перстнями, — помнишь, о чём мы договаривались, прежде… прежде, чем тебя
Сольгерд ещё раз кивнула, не отрывая взгляда от отражения его хищных глаз.
— Вот и славно, — сказал Рейслав, поднимаясь, а потом резко дёрнул девушку за основание полузаплетённой косы, запрокинул её голову назад и склонился к её лицу почти вплотную. — Знаешь, милая, мне совсем не интересно, похитили тебя или ты сама сбежала, — не меняя вкрадчивого тона, произнёс он. — Главное — теперь ты здесь. Если и дальше будешь вести себя осмотрительно и ласково — будешь жить, не зная лиха. Но сохрани тебя боги от глупостей! — с угрозой произнёс он.
***
Приставленные к Сольгерд служанки ни на миг не оставляли её наедине с нянюшкой (Рейслав не доверял старой Келлехерд, и не напрасно), и у них не было возможности поговорить.
— Расскажи сказку, нянюшка, скучно мне, — попросила Сольгерд, вокруг которой суетились служанки и портниха, подгоняя по фигуре свадебное платье её матери.
— Какую, дитятко? — удивилась Келлехерд. Сольгерд уже много лет не просила сказок.
— Мою любимую. Про Короля Белого Медведя, влюблённую в него девушку С
Выцветшие брови старушки взлетели вверх, собрав на лбу гармошку морщин, но нянька тут же взяла себя в руки, вновь придав лицу скучающее выражение. Не было никакой любимой сказки про белого медведя, и кому, как не Келлехерд это было знать.
— Что ж, — откашлялась она, — только ты уж, дитятко, не серчай на старую, память-то уже худая, могу и напутать что.