Нюра задышала открытым ртом. Перенося кирпичи на кладку, то и дело прислонялась грудью к краю стены.

Много ли так простоишь! Стена пышет жаром, как русская печь. Но эта печь раз в сто длиннее русской печи, раз в десять шире. Кажется, плесни на камень воду — вода запузырится, испарится.

«Не опускай лопату…»

Вода отвратная, с хлоркой, да и пока добежишь до нее… Болели почему-то не руки, а икры ног. Поясница разламывалась. «Хуже, чем в жнитво», — мелькнуло у нее. Она пошарила взглядом кого-нибудь из знакомых. Может, подменят?

— Расстилай! Комки! — исступленно ревут над ухом.

Нюра расстегнула верхнюю пуговицу платья. Оперлась о черенок лопаты, чтоб не упасть.

Ее спас испуганный возглас Силантия:

— Отец Серафим, мать богородица!

Силантий прыгнул обеими ногами на стену, потянулся к отвесу, не нашел его на месте и закричал так, словно его грабили:. — Отве-эс!

Держа отвес чуть дрожащими пальцами за нитку, он прищурил один глаз, не сказал, выдохнул:

— Перекосили! — И громче, с угрозой: — Перекосили стенку!

Александр выронил из рук кирпич, приоткрыл рот, точно оглушенный.

Силантий спрыгнул на настил, выбранился остервенело, кинулся за прорабом.

Корпусным прорабом была Огнежка Акопян, дочь бывшего главного инженера треста, полгода назад окончившая строительный институт.

Огнежка (именно так писали бригадиры в обращенных к ней записках, хотя имя ее было Агнешка) большую часть времени занималась, по примеру других прорабов, «выколачиванием» железобетонных деталей и кирпича, которых всегда не хватало. Что же до самой кладки, тут Огнежка полагалась на Силантия и других бригадиров, а они пока что, как ей казалось, ни разу не подводили.

Силантий и его каменщики называли ее между собой ласково «дочкой», «комсомолочкой» и делали вид, что слушаются беспрекословно.

Ее отыскали в соседнем корпусе, который в эти часы сдавали комиссии горсовета. Огнежка бежала, балансируя, по верху, под ее белым пыльником мелькали дочерна загорелые ноги в белых носочках и спортивных тапочках из парусины. Приблизясь к Силантию, она взглянула на него, молча взяла отвес, прикинула, прищурив один глаз, погрустнела и сказала тихим голосом, в котором слышалось удивление своему праву произносить такие слова:

— Ломать!

Силантий, вопреки обыкновению, не сказал: «Лады-лады». Он потоптался, затем пригнулся к Огиежке и спросил ее вполголоса, нельзя ли как-нибудь оставить.

Огнежка снова потянулась к отвесу, еще раз прикинула, разъяснила со свойственной ей обстоятельностью: