В качестве прототипа информационно-поискового языка, которым должны были пользоваться эрудиты, Антипов распорядился принять комплект предметных рубрикаторов все того же Смитсонианского института. Язык был примитивен и годился разве что для формирования документальных досье по тому или иному профилю, но отнюдь не для прямого поиска фактов. Антипов против такой оценки не возразил. Но с ним произошла еще одна перемена. Если раньше он готов был доказывать свою правоту, отбиваясь от чужих аргументов и отчасти соглашаясь с ними, то теперь перед сотрудниками это был не их старший коллега, а повелитель, не затрудняющий себя разъяснением причин своих предпочтений, и в то же время мэтр, изрекающий только абсолютные истины. Ни возражений, ни сомнений он уже не слышал. Группе, писавшей для него отчет, он устроил скандальный разнос с криком и угрозами, поскольку она не совсем укладывалась в сроки.

Короче, все свидетельствовало о крайнем нетерпении шефа и о том, что он сделал главную ставку в карьерной игре. Взлет на гребень волны он решил совершить немедленно и во что бы то ни стало. Очевидно, он очень боялся, что иначе найдется другой умник, который на той же американской основе предложит то же самое, но уже от себя, а если у него к тому же найдется высокопоставленный покровитель или родственник, то плакали расчеты Антипова сделать молниеносную карьеру, а другой возможности у него могло и не быть. Увязнуть на старте означало проиграть. Восхваляемая в свое время Сталиным американская деловитость сейчас – увы! – не опиралась на большевистский размах. Убожество ресурсов, которые находились в распоряжении Антипова, неизбежно должно было перелиться в убожество реализации его затеи. Спешка могла лишь усугубить профанацию.

Михаил написал Антипову докладную с предложениями вернуться к нормальному проектированию системы их центра, чтобы впоследствии не пожалеть о просчетах, но, прежде чем передать ее Антипову, показал своему непосредственному начальнику Белянчикову. По тому, как менялось в процессе чтения выражение его лица, Михаил понял, что Белянчиков чувствует крайнее неудобство для себя перед лицом дилеммы – поддержать Горского (как человеку неуверенному и осторожному аргументы Михаила должны были показаться ему серьезными и весомыми) или отмежеваться от предлагаемой линии поведения, поскольку она явно не соответствовала намерениям его школьного друга и шефа, огорчать которого своим несогласием Белянчиков безусловно не собирался. Отогнать от себя неприятности можно было только одним путем, и Белянчиков тут же отыскал его. – «Я не советую вам подавать такую докладную, – сказал он Михаилу. —Подумайте еще раз». Михаил подумал. Профанация дела, если не прямой провал, казалась ему неизбежной. Раз так, то будет учинен поиск виноватых. Кого Антипов найдет? Безусловно, не себя. А кого конкретно? Того, кому была поручена разработка технологии, определение пропускной способности системы и так далее, и того, кто не сумеет из-за бедности придать американский блеск компьютеризации по-советски. То есть Михаила и, возможно, кого-то еще. Белянчиков в любом случае останется в стороне и потому, что он приятель Антипова, и потому, что к докладной Михаила не будет иметь никакого отношения. Зная, насколько Антипов устремлен к обеспечению своего второго карьерного взлета, можно было не сомневаться, что он будет разгневан. Подавать писульки вместо того, чтобы заниматься экстренно насущным делом! Этого он от Михаила, который прежде за один квартал выполнил четыре годовых объема работ старшего научного сотрудника Академии Наук, не ожидал. Но и Михаил не хотел подставляться под чьи угодно глупости, в том числе и Антиповские, как ответственное лицо.

Он передал докладную через секретаря. Реакция последовала на следующее утро. В начале рабочего дня Белянчиков вызвал Михаила к себе и протянул ему докладную с резолюцией Антипова. Там Белянчикову предлагалось рассмотреть вопрос о дальнейшем использовании Горского в качестве начальника лаборатории. Когда Михаил поднял от бумаги глаза и посмотрел на Белянчикова, тот напомнил: – «Я же вам не советовал подавать эту бумагу». – «Да» – подтвердил Михаил. Белянчиков помолчал, видимо, ожидая, что Михаил поинтересуется у шефа, что он услышал от директора еще. Уволит? Понизит в должности? Если так, пусть сам и говорит. Кончилось, правда, не увольнением и не понижением, а лишь отстранением Михаила от роли ведущего разработчика системы. За ним оставили только руководство разработкой рубрикаторов «эрудитов».

Михаил решил добиться создания частных фасетных классификаций, и при этом ему пришлось решить некоторые задачи цифрового и систематического индексирования, не описанных даже у самого Ранганатана. Дополнительная сложность состояла для него еще и в том, что Антипов выбрал для машинного ведения досье эрудитов весьма убогое, но зато уже готовое программное обеспечение, в котором заключалась куча противоестественных ограничений. В детали своего представления об использовании этого программного обеспечения Антипов Горского больше не посвящал. Поэтому однажды Михаил оказался виновником задержки хода дел по созданию рубрикаторов. Он потребовал от эрудитов, чтобы в каждой нижестоящей рубрике содержалось описание классификационных признаков подчиняющей ее рубрики плюс описание того признака, который конкретизировал состав подчиненной рубрики. Оказалось, что программное обеспечение допускает на каждом уровне использовать в качестве ее наименования только одно слово естественного языка. Поэтому иерархию классификационных признаков Антипов собирался фиксировать только с помощью цифрового индекса, без словесной формулировки. Когда Антипов обнаружил, в каком виде представляются рубрикаторы, он вызвал Белянчикова и велел все срочно переделывать. Белянчиков передал это распоряжение Горскому совсем как обвинительное заключение. Михаил понял, что Белянчиков настолько созрел к принятию административных репрессий против своего строптивого подчиненного, что если Антипов сам не потребовал его увольнения, то Белянчиков наверняка будет настаивать на этом по своей инициативе. Но о чем говорили насчет него начальники, Михаил от Белянчикова не узнал. Его вызвал к себе директор. Тот принял Михаила вежливо и внешне даже доброжелательно. Это выглядело странно и настораживающее. – «Скажите, Михаил Николаевич. То, что эрудиты в каждой рубрике давали полное словесное иерархическое описание их содержания, это их инициатива? Вы знали об этом?» – тон директора так и побуждал заявить о своей невиновности. Но Михаил не поддался.

– Генрих Трофимович, как я мог об этом не знать, если сам распорядился делать так, как они сделали, и следил за этим.

Лицо Антипова не изменило доброжелательного выражения. И тут Михаил окончательно удостоверился, что только что миновал западню. Если бы он принял ложно протягиваемую спасительную руку и сам в свою очередь соврал, будто он не при чем, директор пришел бы к выводу, что он ни на что не годный трус и выгнал бы его, как на том настаивал Белянчиков.

– Хорошо, – сказал Антипов. – Я понимаю, что с точки зрения классической классификации вы делали верно. Но нам действительно нельзя действовать иначе, чем добавляя на каждом нижнем уровне только одно слово к описанию верхней рубрики.

– Не все признаки можно описать одним словом. Бывают необходимы и словосочетания, – заметил Михаил.

– Бывают, – согласился Антипов. – Но надо будет как-то исхитриться.

На этом инцидент с директором оказался исчерпан, но, как выяснилось без промедления, к величайшему разочарованию Белянчикова. С этого времени его отношение к Горскому радикально переменилось. Вместо уважительного внимания выражалось полупрезрение. Очевидно, Белянчиков решил, что он уже во всех делах научился разбираться лучше Михаила. Этому сопутствовал менторский и взыскующий тон хозяина, едва выносящего присутствие рядом с собой опасного и вредного человека исключительно из нежелания спорить с шефом, однако с неослабевающим желанием в нужный момент добиться своего. Перемена отношения Белянчикова к Михаилу была столь разительна даже на фоне антиповского нерасположения, что Михаил не находил удовлетворительного объяснения его мотивам. Обычным административным хамством дело явно не ограничивалось – если бы все заключалось только в нем, то Белянчиков не забегал бы в своем усердии избавиться от Михаила вперед паровоза, то есть Антипова. Объяснение нашлось неожиданно и случайно. У Михаила где-то в транспорте вытащили кошелек, а в нем незначительную, но в то время очень нужную сумму – около пятидесяти рублей. От этой потери он испытывал острую досаду, которая только усиливала общее плохое настроение на работе. При мысли о работе в памяти всплыла и фигура Белянчикова, рьяного в ненависти и вполне самодовольного – и вдруг Михаил понял, в чем дело. Если его самого так расстроила и даже слегка выбила из колеи такая однократная и в общем незначительная потеря, то с какой силой должен был ненавидеть его Белянчиков при мысли, что если бы он поддержал позицию Горского (а, видимо, сделать так его все-таки подмывало), то он, возможно, рисковал потерять от немилости Антипова много-много больше. Если директор во гневе, вызванном нелояльностью и бесполезностью своего школьного друга, разжаловал бы его из начальников направления в начальника сектора или, того хуже, в старшего научного сотрудника (а такие случаи уже бывали), то он терял бы не пятьдесят рублей, а втрое или даже вчетверо больше и не единожды, а ежемесячно. Тут уже действительно было за что ненавидеть Горского, если не как вора-карманника, то как провокатора, по милости которого он рисковал лишиться минимум трети зарплаты или даже больше того. Пока что Белянчиков вынужден был из-за умеренности Антипова ограничиться мелкими пакостями. Однажды он отказал Михаилу в просьбе отпустить его с работы (раньше Белянчиков разрешал это с готовностью). Больше Михаил к нему ни с какими просьбами не обращался. Нередко он проверял, на месте ли Горский, когда до конца работы оставалось секунд десять или вызывал к себе после работы для специально спланированного на это время разноса или под предлогом срочности дела. Все говорило о том, что Михаилу в интересах собственного спокойствия надо скорее уходить.

Между тем затея Антипова взлететь на фоне американского уважения к его компетентности и готовности действовать по-американски в своей стране была дружно провалена коллегами-директорами и даже более высоким начальством. Отчет Антипова в высшие сферы не проник. Туда отправился отчет, написанный другими лицами, стоящими на позициях реализма и неприемлющими выскочку-наглеца. Лобовая атака на рутинную организацию информирования специалистов самого разного уровня и положения провалилась. Неудача сильно задела самолюбие Антипова, но не заставила опустить руки. Он решил провести фланговый маневр, и если не удалось захватить главную господствующую высоту, то надо постараться оседлать другую высоту, контролирующую подходы к главной, и это каким-то образом ему удалось. Антипов очаровал критической настойчивостью руководство ВАК»а и был назначен председателем экспертного совета по диссертациям в области научно-технической информации. Теперь мимо него, не заплатив (в переносном, конечно, смысле) какой-либо дани, не мог проскочить никто из его амбициозно настроенных коллег. Они должны были поддерживать миф о его лидерстве и в той или иной степени принадлежать к «школе Антипова» – к единственной, заслуживающей права на существование в СССР. Несогласным оставалось лишь пытаться получить вожделенную ученую степень в смежных областях, где положение контролировалось другими Антиповыми, которые были вряд ли лучше его. Теперь Антипов мог вести себя как сильная личность. Он – и только он – регулярно возглавлял оргкомитеты всесоюзных конференций по информатике и выступал на них с основными пленарными докладами. В его власти было допускать или не допускать к печати чьи-то доклады и тезисы, которые шли в счет необходимых перед защитой публикаций, и ему уже стало казаться, что обходная дорога приведет его к овладению и главной высотой, как вдруг..... Та монополия, которую он взлелеял для своего успеха, сыграла с ним злую шутку. На очередной всесоюзной конференции в Сибири заинтересованные в его поддержке хозяева места ее проведения угостили Антипова, а с ним и еще нескольких важных членов оргкомитета номенклатурной баней в загородном пансионате. Разумеется, баня была там не единственным угощением для сильной личности. Антипов и в самом деле был в ударе, молодецки, не хуже сибиряков, хлопал стакан за стаканом. Он действительно умел хорошо держать градус, но на этот раз «термы» в сочетании с водкой оказались сильнее его организма. С тяжелым инфарктом он был перевезен перепуганными хозяевами из пансионата в реанимацию, где он и пробыл несколько недель, прежде чем смог вернуться в Москву. А там ему скоро дали понять, что для напряженной работы по руководству системой НТИ для ряда отраслей он со своим подорванным здоровьем не подходит.

Его сняли с поста директора центра, потому что он надоел хозяевам не столько «западными» увлечениями (хотя и ими, конечно, тоже), сколько тем, что они так и не ощутили никаких значимых изменений в своем информационном обеспечении за то время, пока он отвечал за это – а прошло с тех пор, как его назначили, ни много ни мало около двенадцати лет. Колоссальные затраты своих собственных и чужих сил, громадные, хотя и недостаточные для получения эффекта затраты государственных ресурсов и финансовых средств – все пошло для него прахом. Если что созданное им и осталось на пользу дела, то работало уже не на него, а на тех, кого он и в грош не ставил, поскольку давно уже привык считать, что его интеллекта с лихвой достаточно для всего информационного центра, и потому оставлял рядом с собой только тех, кто без собственных закидонов делал, как он приказывал, а непрошеных инициатив не проявлял. Надо сказать, что своих подхалимов и льстецов Антипов не уважал никогда и мог обращаться с ними вполне бесцеремонно, зная, что такая публика выдерживает любое обхождение с собой, хотя при смене господина обязательно старается вцепиться прежнему повелителю сзади в штаны. Но без льстецов и подхалимов он давно разучился жить и без их славословия просто плохо себя чувствовал.

Видимо, самым главным своим достижением в карьере и вообще обретением в жизни Антипов считал власть над людьми. Он привык ощущать себя повелителем сотен людей, работавших в его центре, и весьма влиятельным лицом в глазах еще двух-трех тысяч людей, собирающихся защитить и утвердить в ВАК»е свои диссертации. Он совсем не пресытился сладостным чувством власти, когда его отлучили от нее, и вовсе не собирался от нее отказываться. У него под рукой остался очень скромненький запасной аэродром – должность профессора при кафедре высшей математики в учебном институте, даже не заведующего кафедрой. Конечно, он получил возможность рассчитывать на благосклонность хорошеньких студенток, пренебрегавших изучением точной науки, в обмен на приличную оценку в зачетной книжке, или аспирантки, которой мог понадобиться научный руководитель по теме, требующей применения серьезного математического аппарата, но это в принципе была весьма краткосрочная власть, а ее корыстная – с одной стороны, – и весьма смахивающая на вымогательство – с другой стороны – природа была очевидна до неприглядности даже ему самому. Не этого требовательно жаждало его честолюбие. Женщины сами должны были желать сближения со столь сильной личностью, почти сверхчеловеком, каким он себя представлял – пожалуй, кем-то вроде Бонапарта, имевшего неограниченное предложение со стороны дам, заинтересованных в близости с ним.

Остатки возможностей выглядели скудными и жалкими. Слишком малое осталось в руках еще далеко не вполне развернувшегося в полную меру директора, когда он перестал быть директором. Теперь ему трудно было чем-то серьезно утешить себя.

Белянчиков был самым близким из приближенных Антипова. Считая себя уже крупным специалистом в информатике, поскольку солидным тоном повторял сентенции шефа, он на самом деле давным-давно превратился в простого диспетчера и передатчика директорской воли, не проявляя никаких инициатив и лично не участвуя ни в научной, ни в практической деятельности центра как разработчик. Михаил не помнил ни единого случая, чтобы Белянчиков, когда это зависело от него, принял бы какое-либо решение из нескольких вариантов, кроме самого-самого худшего. В конце концов это стало раздражать – нет, не Антипова – а нескольких новых и более карьерноустремленных сотрудников, которые стали доказывать Антипову, что Белянчиков должен был бы много лучше воплощать в жизнь идеи и волю директора, чем он делал. И в конце концов они сумели предметно доказать Антипову свою правоту. В то время Михаил уже давно не работал в центре, но знал, что против Белянчикова были пущены в ход и его аргументы. Антипов предложил бывшему другу неподобающе низкую должность и тот вернулся в институт, в котором прежде работал с Антиповым по инженерной специальности. Десятилетнее служение личным интересам Антипова как своим собственным дорого обошлось Виктору Белянчикову, когда-то нормальному студенту, человеку с собственной головой, смелому, умеющему рисковать мотокроссмену. Если не считать денег, получаемых у Антипова, он ни в чем не преуспел и вернулся на прежнее поприще, отстав от специальности почти на целую эпоху. Снова надо было доучиваться вместо того, чтобы сразу идти вперед. Хорошо еще, что по старому знакомству его взяли обратно после такого перерыва. Но жизнь, столь быстро набравшая карьерные обороты в кильватере у Антипова, оказалась растраченной впустую, и эту потерю уже ничто не могло восполнить. Видимо, он проклял новую специальность, в которой не преуспел. Иначе чем было объяснить, что он категорически отказывался встречаться с теми, кто пытался о чем-то расспросить его по тематике Антиповского центра. Куда только девался былой апломб. Впрочем, за это его можно было даже уважать. После утраты иллюзий и должности он все-таки постарался восстановить свое собственное достоинство в том деле, которым успешно занимался раньше и которое впредь мог надеяться двигать вперед своим умом не хуже многих.

Как ни странно, но со временем Михаил стал вспоминать об Антипове и Белянчикове даже с неведомо откуда взявшейся жалостью. Продолжай Антипов заниматься прикладной математикой, глядишь, на всю жизнь стал бы уважаемым лицом среди коллег, а не просто скороспелым доктором наук, о трудах которого в кругах специалистов по его тематике даже не вспоминали – Михаил специально узнавал. Но он, похоже, отдал всю силу ума и духа преходящим ценностям, суете, умеренно преуспел в своем сомнительном предприятии и довольно капитально обанкротился. О Белянчикове и говорить было нечего. Если человек перестает быть творцом по своей воле, выбрав в качестве своего пути следование в кильватере за сильным лидером, то он напрочь теряет себя и становится куда более зависимым, чем когда был победнее, да самостоятельней в выбранном деле.

Михаил ушел из Антиповского центра с чувством облегчения. Найти подходящую работу долго не удавалось, пока ему не помогла Люда Фатьянова, которая сделала это по двум причинам – во-первых, потому, что собираясь прыгнуть наверх, освобождала свое место (кстати, бывшее место Михаила перед уходом к Антипову), и, во-вторых, потому что продолжала его любить, хотя Михаил от своего увлечения ею давно отказался. Но все равно Михаил никогда не жалел о пяти с лишним годах работы в Межотраслевом центре, о достигнутых успехах и о полученных ударах, о том, что нравилось и о чем не нравилось вспоминать по одной причине – именно на работе в этом центре он познакомился с Мариной, полюбил ее и соединился на всю дальнейшую жизнь.

Вместе с любовью ему было легче поддерживать свое достоинство, хотя кое – в чем и сложнее, поскольку на их отношениях Белянчиков и его клевреты в конце концов попытались сыграть. Достоинства он не уронил, о чем ему сообщил не кто-нибудь, а секретарь партийной организации центра, вполне официальное лицо, который наблюдал за ним, за Антиповым и Белянчиковым со стороны, не вмешиваясь в их дела, поскольку его об этом не просили. Это признание кое-чего стоило, тем более, что этот партийный секретарь знал, что против вступления в партию Михаил имеет стойкое предубеждение, поскольку не хотел дать властям еще один способ вмешательства в свою жизнь и судьбу, еще один рычаг принудительного управления его личностью и волей.

Очевидно, именно по иронии Бытия, что раз он не хотел вступать в партию, его туда четырежды приглашали партийные функционеры. В их числе были и двое весьма высокопоставленных: оба друзья его первой жены Лены по учебе на философском факультете университета. Один стал секретарем ЦК ВЛКСМ, другой – секретарем Московского комитета партии. На их вопросы, почему он до сих пор не в КПСС, он отвечал по-приятельски откровенно, что ему претит попасть в общество карьеристов и подлецов, старающихся преуспеть в жизни за счет эксплуатации неких идеалов. На это партийные деятели достаточно резонно замечали ему, что если порядочные люди не будут вступать в партию, то кто же там в конце концов окажется, кроме карьеристов и подлецов? С их рекомендациями он мог получить вожделенное членство вне всякой очереди, в то время как многие охочие управленцы и научные работники ждали этого годами, ведь только рабочих принимали сразу, как только они об этом заикались или соглашались на уговоры, так мало их было в «рабоче-крестьянской партии трудящихся». А вот занять сколько-нибудь заметный и выгодный пост, не имея в руках партбилет, было более чем проблематично. Исключений было крайне мало, таких, например, как великий авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев, которого, конечно же, приглашали в КПСС самые высокие люди в партиерархии, но который предпочел не забывать, по чьей милости он дважды оказывался в заключении в компании с лучшими представителями культурного слоя страны. Видимо, на него махнули рукой и даже решили указывать пальцами иностранцам: вот, мол, пожалуйста, не коммунист, а каких служебных высот он у нас достиг!