Глава 9

Нельзя сказать, чтобы Михаилу хотелось вернуться в тот институт, из которого пять лет назад он ушел к Антипову – слишком уж хорошо он знал, как там ведутся дела, каким конъюнктурным изменениям в угоду сильным промышленным министерствам подвержена политика госкомитета, которому принадлежал институт. Вместе с тем, там уже не было того невыносимого заместителя директора Смирнова – Ачкасова, садиста и демагога, долго имевшего безграничную власть – его сменил на посту другой человек, внешне как будто более уравновешенный и заинтересованный в успехе дела. А главное, Люда Фатьянова собиралась оставить пост начальника отдела, который прежде возглавлял Михаил, с тем, чтобы в скором времени возглавить группу отделов по совершенно новой тематике и, стало быть, сделаться заместителем директора. Еще перед уходом к Антипову тогдашний директор Пахомов, сменивший Беланова – покровителя Ачкасова – сказал на прощанье, что если Михаил передумает, то в любой момент сможет вернуться обратно. И все-таки, не будь у него с Людочкой довольно странной, но нежной любви, с одной стороны, и ее особых приятельских отношений с директором Пахомовым, сложившихся во время их работы молодыми специалистами на агрегатном авиационном заводе, возможно, его возвращение в прежний институт так бы и не состоялось – так много народу в институтской верхушке воспротивилось этому. Во главе их был зам. директора по кадрам и режиму, который лично Михаила раньше не знал. Однако Люда, используя все доступные ей средства, добилась, чтобы её преемником стал именно он, Михаил Горский.

А началось все примерно за шесть лет до этих событий и притом со знакомства не с Людой Фатьяновой, а с Ниной Миловзоровой. Тогда, приехав в смежный информационный институт по общему делу, Михаил был встречен в нужном отделе молодой женщиной с добрым, открытым, хотя и немного грубоватым на вид лицом под пышной гривой волос цвета темного красного дерева и приятной крепкой фигурой. Он почувствовал по обращению Нины, что сразу понравился ей, и сам нашел ее симпатичной. Но само по себе первое знакомство не имело никаких последствий для них, пока примерно месяц спустя Михаил не столкнулся с Ниной на лестнице в своем институте, и она сказала, что теперь работает здесь. Время тогда шло к лету. Отношения же Михаила с Леной в тот период можно было назвать только временем полного взаимного охлаждения. Каждый из них вел свою жизнь как считал нужным почти без оглядки на другого. Но до разрыва еще не дошло. Михаил, однако, все-таки поинтересовался у Лены, пойдет ли она с ним в поход. Лена не захотела (это его не удивило), и тогда он сказал, что в таком случае он пойдет с другой женщиной. И этой другой женщиной опять-таки с радостью согласилась стать именно Нина. Казалось бы, все было ясно. Что еще можно подумать о женщине, которая уходит с мужчиной в поход только вдвоем на целый месяц, кроме того, что она готова стать его любовницей? И, тем не менее, казалось бы, вполне предопределенной близости не суждено было сбыться. По совершенно непонятным причинам (Михаилу казалось, что не только он, но и Нина их не понимает) она отказалась от сближения в их первую же походную ночь. Предприняв затем еще две попытки овладеть ею, не применяя грубой силы, он понял, что по доброй воле она не согласится, и пришел в состояние холодного бешенства и против нее, и против себя. На черта ему понадобилась охочая с виду женщина с таким комплексом? В этом следовало разобраться еще до похода, теперь же исправлять положение было поздно. На черта ей понадобился мужик, ради поездки с которым ей пришлось очень изобретательно обмануть мужа, а в итоге испортить отпуск не только Михаилу и своему мужу, но и себе? Кое-как справившись с гневом, Михаил решил на месяц смириться с дурацким положением, в котором оказался по собственной вине, но в отместку больше ничего не добиваться от женщины, которая в простоте своей даже не выглядела коварной. И в целом Михаил выдержал эту линию до конца. Лишь однажды он едва не нарушил данный себе зарок, глядя на Нину, которая в одном бикини улеглась на толстый ствол поваленного дерева, держа перед собой книгу. Он в деталях обдумал, как взять ее против воли, не допуская возможности сопротивления, и с большим трудом вернул себя к сознанию недопустимости той гнусности, которую всегда про себя принципиально отвергал. Он признался в этом Нине уже после возвращения в Москву, и тогда услышал от нее, что ближе к концу похода она уже была не против, но он ее уже больше не добивался. И лишь год спустя Михаил сумел догадаться, почему Небеса были против их связи, хотя они с Ниной оба как будто были к ней совершенно готовы. К этому времени они с Мариной полюбили друг друга, и именно Нина предоставила им для первых любовных встреч свой дом. Но это случилось потом. А всего через месяц после возвращения из похода, зайдя проведать Нину к ней в отдел, Михаил увидел там молодую золотоволосую женщину, живо напомнившую ему собственную маму с фотографии ее студенческих лет. Нина сказала, что это ее новая начальница отдела. – «Как она?» – спросил Михаил, не имея в виду ничего кроме оценки ее качеств в отношении подчиненных. – «Во!» – просто ответила Нина, подняв большой палец вверх. – «А как зовут?» – «Людмила Александровна». После нескольких мимолетных встреч они с Людой стали здороваться. И однажды после работы Михаил пошел проводить ее домой. Оказалось, она едет к сестре помогать чертить дипломный проект. Часть пути они прошли пешком, потом ехали в метро и снова шли, потому что хотелось спокойно говорить, а не толкаться в автобусах. А потом она предложила ему познакомиться с сестрой, и они поднялись в квартиру. Сестра оказалась не похожей на Люду ни внешне, ни по обаянию, ни, насколько успел узнать Михаил, по уму, хотя внешне была недурна, а бюст у нее порядком превосходил Людин. Появление Михаила она встретила с настороженностью и неприязнью. Михаил распросил ее о теме дипломного проектирования, тем более, что она училась в том же МВТУ, который кончили в разное время и Михаил, и Люда. Вскоре он распрощался и ушел, чтобы не мешать сестрам работать.

Вскоре им с Людой захотелось встречаться еще. Их прогулки заканчивались где-нибудь в центре. Люда старалась ехать к дому одна. Из этого Михаил сделал вывод, что пока ее муж в Москве, его туда не пригласят. В один из вечеров они зашли в кафе, которое выбрала она и в котором раньше явно бывала. Там были грузинские вина, но совсем не тех сортов, которые любил Михаил. Тем не менее, он заказал бутылку, и они за разговорами выпили ее, и все выглядело вполне обнадеживающе. Однако, когда они шли по бульвару из кафе к метро, и Михаил попытался ее поцеловать, Люда умело выскользнула из объятий. Потом она не согласилась, чтобы он поехал с ней до ее станции и снова уклонилась от поцелуя, когда они прощались перед дверью вагона. Но самое обидное случилось, когда она вошла в вагон и напоследок даже не подумала взглянуть на него. В том, что она сразу устремила взгляд вдоль поезда, Михаил углядел совершенно нарочитую и наперед хорошо рассчитанную холодность и понял, что его задевают сознательно. Цель могла быть только одна – чтобы он крепче сел на крючок и стал послушен своей избраннице во всем. Так с ним поначалу еще никто не обращался. И тогда, даже не покинув места, на котором стоял, провожая глазами проходящий мимо поезд метро, он твердо пообещал себе, что по-Людиному не будет, и что такая любовь ему не нужна. Через несколько дней досада прошла, а затем и забылась, но его решение осталось неизмененным.

Как раз в это время Михаил перешел на работу в Антиповский центр. Люда перестала вспоминаться. И тут вдруг обнаружилось, что Люда интересуется его делами и даже ищет встречи с ним. Он бы и не поверил, что холодная и расчетливая кокетка отбросила вдруг все свои приемы и стала жадно ловить любую возможность разузнать что-то о нем, но сомневаться не приходилось. В сектор Михаила поступила на работу Людина приятельница Нонна. Ему было несложно установить, что ее разговоры с ним о Люде не случайны и их цель, заказанная Людой, – дать ему понять, что его появления ждут, и он желанен. На эти слабо замаскированные призывы Михаил откликался вежливо, но очень сдержанно. Да, – соглашался он с Нонной, – Люда прекрасный человек. И очень красивая женщина. Безусловно, с хорошим умом. И он всегда рад возможности передать ей привет, поскольку людей с такими достоинствами встречается очень немного. И все.

А еще через пару месяцев Нонна наверняка должна была сообщить Люде по долгу дружбы, что у Михаила на работе начался новый серьезный роман. В ответ на расспросы приятельницы о новой избраннице Михаила – Марине – Нонна явно не могла сообщить ничего утешительного – женщина красивая, культурная, умная. Правда, замужем. Но и в этом Люда ее не превосходила. Окончательно же убедило его в неравнодушии Люды, даже много большем, чем в неравнодушии, когда узнал от своего кузена Володи – сотрудника Людиного мужа, что он был приглашен к ней домой, и там она расспрашивала о Михаиле. Это уже смахивало на вопль отчаяния. Люда хваталась за последнюю соломинку, чтобы вызвать Михаила к себе каким угодно путем. Это выглядело очень странно. Он совсем не собирался ни мстить Люде, ни привлечь к себе напускным равнодушием. Она не захотела честных отношений, прямых проявлений чувств – ну что ж, ее право. Зато его душа и сердце как нельзя более кстати освободилось от ненужной страсти, и это позволило ему без всяких внутренних помех пойти навстречу Марине. За такой поворот событий он мог только благодарить и благодарить судьбу. Переживания Люды не доставляли Михаилу никакого удовольствия, в душе он даже сочувствовал ей, но там для нее не осталось никакого места. Так он тогда полагал – и почти не ошибался. Но новая встреча с Людой убедила его, что и она, зная о Марине, все равно по-дружески расположена к нему, хотя он и не проявлял никакой готовности к интимному сближению, и она тоже перестала об этом думать – так по крайней мере казалось. Это открыло период встреч, во время которых сексуальное влечение друг к другу составляло только некий отдаленый фон, придавая особую искренность ее исповедальной откровенности. Михаил не уклонялся от этих встреч и разговоров. Он вновь ощутил радость отношений с интересной женщиной, которая не отягощалась ничем. Однажды он без обиняков спросил: – «Людочка, вы давно созрели для близости со мной?» – «Ой, Мишенька! – ответила она. – Так давно, что я уже, кажется, перезрела!» Этот обмен репликами вполне устроил обоих. Фактически они подтвердили, что теперь могут любить, не нуждаясь в постели. Марина была в курсе их отношений и не делала Михаилу по этому поводу никаких представлений. Иногда она улыбалась, находя запоздалыми и наивными некоторые действия Люды, но никогда не высмеивала ее и не возражала против их дружбы. И эти отношения сложились у них еще до того, как Михаилу понадобилось срочно уходить от Антипова (Марина ушла оттуда несколькими месяцами раньше, когда на их с Михаилом близости уже пробовали играть клевреты Белянчикова). Тут-то Люда и предложила Михаилу свое содействие, которое требовало от нее хоть и не самопожертвования, но все-таки готовности принять бесповоротное решение по поводу перехода на новую тематику, которую Михаил считал достаточно искусственной и конъюнктурной. Сам он по своей воле не стал бы с такой связываться, чего не скрывал и от Люды. Но у нее были свои предпочтения, и она перешла Рубикон, правда, как выяснилось спустя пару лет, сильно себе во вред. Но откуда людям знать свое будущее? Тем более, сначала ей все удавалось, судя по тому, как выходили постановления, проекты которых она готовила, как организационно разворачивалось новое дело, как быстро формировались новые отделы института в соответствии со структурными схемами, которые она разрабатывала «под себя». Сама Люда уже получила под свое начало головной отдел и рассчитывала, что ее вот-вот назначат заместителем директора института, и она выйдет из подчинения Баурсакова, сделавшись по рангу равной ему. Однако ее не назначили. И повинна в этом была прежде всего конкурентка, проигравшая ей в борьбе за пост секретаря парторганизации отделения института, которая постаралась отомстить Люде за свое поражение – особа без морали и комплексов, которая делала карьеру через ту или иную нужную ей постель, умело комбинировавшая методы интриганки и проститутки. Она была обладательницей грузноватого здорового тела (именно о ней Михаил однажды услышал суждение одной сотрудницы, которое нашел справедливым – «кусок толстомяса»). Она обычным для себя путем сделалась конфиденткой Баурсакова и быстро убедила его, что Фатьянова не просто хочет вывести новые отделы из-под его подчинения, но и вообще собирается вытеснить и заменить его собой как главу нынешнего отделения. Баурсаков, весьма чувствительный к опасным рейдам по своим тылам, принял меры, и еще одного заместителя директора в госкомитете решили не назначать.

Люда не опустила руки, но все-таки это было для нее ударом. К тому времени Михаил уже хорошо представлял, насколько ценна для нее успешная служебная карьера. Ему навсегда запомнился один разговор с Людой, когда она неожиданно спросила, какой брак для него более счастливый – первый или второй? – «Конечно второй! – ответил Михаил. – А почему вы спрашиваете?» – «Потому что все мои знакомые, которые завели вторую семью, дружно утверждают, что были больше счастливы в первом». – «Странно», – заметил Михаил. – «Почему странно?» – в свою очередь удивилась Люда. – «Мне думается, что после первого брака люди уже лучше разбираются в том, что им действительно нужно для счастья, и кто для этого больше подходит. Разве не так? Вам так не кажется?» – «Мне кажется, что первый брак был для меня лучше». – «Разве вы не первый раз замужем?» – «Нет, Мишенька. Правда, я второй раз замужем за первым мужем.» – «Вот так? Я не знал». – «Немудрено. Я ненадолго уходила к другому.» – «И были с ним счастливы?» – «Да, была». – «Так почему?…» – «Я вам давно призналась, что променяла любовь на карьеру». – «Я этого не понял буквально. Думал, что ваш муж или другой мужчина просто ушел на второй план». – «Может, вы и правы, что так поняли. Или что так пожелали понять. Дело в том, что муж после моего ухода совершенно взбесился. И стал терроризировать меня с разных сторон. Кричал, что сделает меня невыездной, что сообщит в парторганизацию, как я поступила с семьей. И, самое худшее, он устраивал дикие сцены при дочери, настолько дикие, что с ней уже начали происходить нервные припадки. Я не выдержала и вернулась». – «А тот?…» – «А тот спился». – «Да, грешно!» – выдохнул Михаил. – «Ох как грешно! – серьезно подтвердила Люда. – Плохо я выгляжу после этого?» – в упор спросила она. – «Нет, – ответил Михаил, – хотя безусловно вы сделали плохо человеку, которого любили и который любил вас. Но еще хуже, по-моему, вы сделали себе. Вы вернулись к мужу незадолго до нашего знакомства?» – «Да. Только-только начала приходить в себя» – «Пожалуй, по вашему поведению что-то такое чувствовалось. И теперь я, наконец, понимаю, почему ваша сестрица так негативно отреагировала на меня и на мое появление в ее доме. Думаю, она откровенно высказала вам свое неодобрение после моего ухода». – «Высказала». – «Вид у нее был такой, словно она одна – и уже во всяком случае лучше старшей сестры – знает, как надо вести себя порядочной замужней женщине. Кстати, ее собственный муж показался мне совершенно бессловесным. Она совсем подавляет его». – «Да, вы правы. Там заправляет она». – «Боюсь, как бы она таким методом не дозаправлялась до полного краха своей власти». – «Почему вы так думаете? Он с ней счастлив». – «На моих глазах уже не раз происходило такое, когда вполне послушный очарованный женой муж, добровольно лишивший себя какого-либо приоритета в семейных делах, неожиданно для жены преображался, делал финт ушами и заводил другую женщину, с которой чувствовал себя свободным». – «Ну, такое с моей сестрой вряд ли случится», – усомнилась Люда. И вновь оказалась неправа. Не больше, чем через три года муж – таки покинул ее сестру, обладательницу завидного бюста. Покинул ради женщины, с которой его чувство мужского достоинства не умалялось, а сам он перестал страдать.

Странно сложилась семейная жизнь обеих сестер. Одна хотела навсегда покинуть мужа – и не покинула; другая же и мысли не допускала, что ее могут оставить, но ее оставили. Если бы надо было доказывать кому-то, что семейные узы возникают и распадаются отнюдь не только по воле супругов – и даже не столько по их воле, потому что к этому в первую очередь причастны Небеса, то более убедительного примера не стоило бы искать. Впрочем, вся дальнейшая Людочкина жизнь, к великому огорчению Михаила, напоминала слишком прямолинейное назидание любому, кто размышлял, что ему выбрать – любовь или карьеру.

Едва из института ушел директор Пахомов, который всегда поддерживал Люду во всех начинаниях, ее положение сильно осложнилось. Новый директор – Болденко – был членом бюро райкома КПСС и еще большим конъюнктурщиком, чем прежний. Ему очень хотелось безостановочно продвигаться наверх. Поэтому он крайне заинтересовался, как он считал, вполне многообещающим лозунгом «Пятилетке качества – отличную документацию!», придуманным сотрудником Людиного отдела. Этот сотрудник обладал отличным политическим нюхом, но его дарование на данном лозунге практически иссякло. Наполнять формулу хоть каким-нибудь смысловым содержанием по должности пришлось прежде всего Люде. Болденко поручил ей обеспечить идейную обработку первого секретаря одного из центральных районов Москвы. Без его поддержки нельзя было начать кампанию по выдвижению всесоюзной инициативы, венчаемой настолько красивым лозунгом, что на него непременно должны были бы клюнуть в ЦК КПСС. Болденко уже прикинул, на какую высоту он сможет взлететь после соответствующей раскрутки дела. Там, в ЦК, таких инициаторов ценили, брали на учет и при первой открывшейся вакансии в партноменклатуре назначали на более ответственный пост.

На беду Люды Фатьяновой, наполнять лозунг было нечем. Это Михаил откровенно объяснил ей заранее. Люде было нечем возразить, но он видел, что ей хочется, чтобы лозунг заработал на карьеру – и не только Болденковскую, но и ее собственную. Заместитель директора Баурсаков тоже не хотел, чтобы поезд ушел без него. На раздувании пустого пузыря сосредоточились интересы всего руководства института – с позволения сказать – научного, а также партийного. Низовая партийная организация всегда обязательно должна была находиться в гуще событий и создавать творческую атмосферу, в которой, по мысли высшего партийного руководства, только и могла возникать всесоюзная инициатива, идущая снизу, от масс. Желающих получить дивиденды от задуманной спекуляции оказалось более чем достаточно, однако доказывать первому секретарю райкома, чем отличная документация должна отличаться от нормальной, ни трусоватый Болденко, ни многоопытный Баурсаков сами не стали, а выставили вперед себя на авансцену коммуниста товарищ Фатьянову. Первый секретарь райкома (или попросту «первак»), выслушав Людины доводы в пользу продвижения инициативы, сразу почувствовал, что кроме демагогии ничего в предложении института нет. Конечно, он знал, что демагогия в таком деле – это самое важное, и он готов был бы ее поддержать, если б она действительно обещала дать хоть что-то, похожее на реальный эффект в деле повышения качества продукции, однако ничего обещающего не почувствовал. Его собственный опыт подсказывал, что с инициативами опасно ошибаться, что тут надо действовать наверняка. А как он сам будет убеждать секретаря московского горкома или, к примеру, самого заведующего промышленным отделом ЦК, если ему ничего вразумительного не могут сказать сейчас.?

Видя, как Фатьянова «поплыла» на простых вопросах, заданных «перваком», Болденко и Баурсаков даже не подумали придти ей на помощь. Впрочем, это-то было не удивительно, – им вообще нечего было сказать. Мыльный пузырь лопнул в первой инстанции. Хорошо еще, что Болденко провел апробацию инициативы не в своем райкоме по территориальной принадлежности института, а в соседнем, поэтому провал завиральной идеи не должен был сильно замарать его в глазах своего «первака», даже если соседний «первак» по телефону или при встрече на каком-нибудь совещании расскажет, как опозорились перед ним институтские пустозвоны, которые – подумать только! – собирались на такой туфте раздуть всесоюзное кадило! Хуже, если бы он еще заключил свое сообщение обидным назиданием: «Ты бы, это, повнимательней следил за своими архаровцами! Ведь не в бирюльки играем!» – или чем-то вроде того.

Короче, Болденко и Баурсакову, да и секретарю парторганизации института было отчего придти в ярость, и виновник был очевиден – Фатьянова! До ее сотрудника с политическим нюхом их гнев, естественно, не дошел. Что с него взять? Кандидат наук, старший научный. И идею выдвинул в общем-то подходящую и проходную. Так Фатьянова исхитрилась все провалить. Надо делать оргвыводы. Оргвыводов, то есть понижения в должности, Люда дожидаться не стала. Хорошо еще, что ей сразу удалось найти подходящую работу, правда, в совершенно иной предметной области, но все равно в сфере информации. Время от времени Михаил встречался с Людой в рамках каких-либо общих официальных мероприятий, чаще же она сама приезжала к нему на работу, и они уходили в какой-нибудь сквер и там беседовали на скамейке – почти как парочка, лишь недавно ощутившая тягу друг к другу. Михаил замечал, что Люда выглядит большей частью усталой и удрученной. Ее по-прежнему влекла к себе и административная, и партийная работа, хотя какой смысл был в их сочетании, Михаил не мог понять. Или Люда таким образом пыталась упрочить свое положение, понимая, что быть просто научным работником и самой участвовать в разработке автоматизированных информационных систем ей уже просто скучно и даже чуждо? Со временем у нее везде появлялись враги, сперва на одной работе, потом на другой, наконец, на третьей. Этому-то как раз Михаил совсем не удивлялся. Люда многих задевала простым фактом своего существования, будучи и образованной, и культурной и по-женски более привлекательной, чем большинство окружающих. Все это она, конечно, понимала и принимала как данность, а потому на уговоры Михаила найти себе занятие поспокойней, лишь с чуть меньшей зарплатой, она с грустной улыбкой отвечала, что, к сожалению, сама на такой шаг не способна. И отец у нее всегда был таким, а она на него очень похожа. Странно, но Люду совсем не настораживала и не страшила участь ее отца. Еще прежде она рассказывала Михаилу, что отец был необычайно деятелен, энергичен, всегда жил работой, но кончил тем, что впал в детство и делал все под себя. Казалось бы, что еще могло бы предостеречь ее от искусственной и суетной интенсификации активности, не дающей никакого творческого удовлетворения? Но нет, не предостерегло. Она по-прежнему сжигала свою свечу с обоих концов – административного и партийного. Михаил чувствовал, что с ней творится что-то неладное, но Люда об этом не говорила, а сам он не мог понять. Их встречи становились все реже. Потом Люда совсем перестала звонить. Михаил пытался соединиться с ней со своей стороны, но никогда не мог застать Люду на месте. В какой-то момент выяснилось, что до нее не может добраться никто из знакомых. Самое большее, что им удавалось узнать, что Людмила Александровна нездорова. Михаил не имел о ней других сведений в течение примерно трех лет, пока его двоюродный брат Володя – тот самый, которого Люда когда-то пригласила к себе, чтобы через него как-то попытаться воздействовать на Михаила – не спросил случайно при встрече, знает ли он, что его знакомая и бывшая сотрудница Люда Фатьянова умерла? – «Как умерла?» – оторопел Михаил – «От какой-то сложной болезни, – пояснил Володя. – Вроде бы от опухоли в мозге. Муж ее совершенно извелся, прямо стал на себя не похож. Ты ведь дружил с ней?» – «Дружил, даже очень нежно. И никак не мог понять, почему она вдруг так изолировалась от всех». – «Она долго болела». – «Вообще-то я так и предполагал». – сказал Михаил. Ему живо вспомнились прежние дурные предчувствия насчет того, что Люду может ожидать судьба ее отца. Поэтому Володино сообщение о ее смерти не стало для него совершенной неожиданностью. Но все, что было раньше связано с ней, теперь окрасилось горечью утраты обаятельной женщины, которую он отказался любить, но которая сумела все осознать и вернуть себе его расположение, только уже не прежнее – с обычными желаниями и страстями, а новое, прежде ему неизвестное, замешанное не прямо на сексуальном влечении к красивой и умной женщине, а на какой-то удивительной его сублимации, приведшей к непосредственному соприкосновению их душ без помощи стриптиза и постели.