Глава 28

Михаил уложил «оплеуху» впереди себя поперек кокпита так, чтобы она не мешала выгрести на стрежень, и бросил последний взгляд на берег, прежде чем занять свое место на борту. Сердце невольно защемило. Это был последний бивачный берег в ненаселенке, приютивший его. Как бы ни тянуло домой к Марине, он не умел спокойно, без боли и сожаления, покидать природу – подлинный дом своей души. За душу хватала жалость к покидаемой воле, а если честно – то и к самому себе. Этот прощальный день наступал даже раньше, чем он планировал перед походом в Москве, хотя, видит Бог, он совсем не спешил и даже искусственно притормаживал из-за Галиной компании. «Вот и допритормаживался», – хмуро подумал он. Жизнь без Марины теряла львиную долю своей привлекательности, чем бы он ни занимался и кто бы еще ни старался внести пикантное разнообразие в его временное одиночество.

Дул средней силы встречный ветер, но свои десять, как минимум, километров в час главная струя Реки продолжала исправно давать. Долина потихоньку становилась шире, а хребты по сторонам понижались. Всего полсотни километров отделяло Михаила от поселка, откуда можно было улететь обратно домой. Ниже устья на другой, еще большей реке, временами встречались поселки при рудниках и приисках, из которых еще не вычерпали весь драгметалл. Это здесь золотая лихорадка не только давно отшумела, но и совсем отмерла, и тайга уже почти без следа поглотила и скрыла все, что осталось на Реке после промышлявших золотишко людей – от их балаганов, закопушек, шурфов, от отвалов, вырубок и гарей. Люди решили, что уже опустошили здешние недра. Михаил же в это не верил. Что здесь найдут потом – снова ли золото или даже нечто гораздо более ценное: редкие земли, полиметаллические, медные или урановые руды – он еще не мог сказать. Но в том, что непременно найдут, он был совершенно уверен. В будущем могли устроить и нечто худшее, чем горнодобывающие предприятия, способные сгубить природу на десятки километров вокруг себя, если решат соорудить гидроэлектростанцию и водохранилище на ней длиной в две или три сотни километров, как уже сделали на Енисее в конце Саянского коридора – с затоплением невырубленной тайги – да и во многих других местах тоже.

Если где-то в стране и имело место улучшение экологической обстановки, то только там и тогда, когда человек решал, что уже больше нечего грабить и обращал свой хищнический интерес куда-то еще. Правда, его мог тут же или по истечении какого-то времени сменить новый грабитель, понявший, что его предшественник прошел мимо других богатств, которые были спрятаны поглубже или которые прежнему хищнику были просто не по зубам.

Ареал девственной природы быстро сокращался. Уже на памяти Михаила происходили необратимые изменения во многих краях «необъятной Родины». Пока еще оставались маршруты в стороне от сколько-нибудь значимой цивилизации, но как они были удалены от тех мест, где жило большинство просто изнывающих без общения с дикой природой людей! Однако этих любителей спорта и первозданных мест и раньше было не слишком много – каких-нибудь два-три десятка на тысячу жителей страны, но теперь-то их стало еще много меньше – как из-за смещения социального интереса в сторону завоевания материальных благ, так и из-за транспортных тарифов, вставших непреодолимой стеной перед людьми со средними доходами, но с сохранившимся романтическим жаром в душе.

Вот так здесь почти не осталось ни пришельцев, ни проходимцев. Сюда и раньше-то забирались только те, кто плохо чувствовал себя в толпе среди других хищников, поскольку главный фарт обнаружился дальше к северо-востоку – туда и слетелось большинство искателей удачи. Те же, кто промышлял на Реке, старались действовать скрытно. Им хотелось найти свое золото и сохранить месторождение в тайне, чтобы оно оставалось вечным источником их богатства. Но пришлым было невдомек, что все их конспираторские ухищрения были напрасны, и за ними все равно бдительно следили скрытые следопыты и наблюдатели – в основном из аборигенов, в меньшей степени – из русских старопоселенцев. Такие все замечали, водить их за нос никому не удавалось. Они всегда знали, кто, где и чем занимался, кто с кем пришел, кто с кем жил и кого убил и даже кого съел. Людоедов они, наверно, тоже отслеживали – либо до той поры, пока те сами не подохнут от голода над своим златом, либо до той поры, пока их из брезгливости или при самозащите не убьет кто-то еще. Михаил много раз вспоминал о давнем соседстве в этих глухих местах двух видов хищничества вокруг собственно золота – таких как, грабежи, разбои, убийства ради наживы, и людоедства как средства поддержания жизненных сил в условиях отсутствия какого-либо снабжения, но только сейчас осознал, о чем таком полуявном, и все же ускользающем от полного понимания то и дело напоминает ему местный пейзаж. Несмотря на деятельность природы по очищению и исцелению тайги от ран, нанесенных хищниками-золотишниками, на местности продолжала лежать печать проклятия тем, кто принес сюда каторжный труд, даже добровольный, кто свихнулся в погоне за призраком большого фарта и в конце концов дошел до поедания себе подобных, чтобы остаться в живых.

Если не этим проклятием, то чем еще можно было объяснить такую скудость животного мира в необъятной тайге, где уже десятилетиями не было регулярного промысла, и в Реке, которая давно очистилась от мути, сопровождающей промывку золотосодержащих песков и шлихов? Случайные и редкие посетители вроде геологов и геодезистов такого истощения ресурсов биосферы вызвать никак не могли. Все это доказывало справедливость утверждений оккультных наук, что проклятие способно подавлять и уродовать жизнь потомков, проклятых в течение многих поколений. Оно всегда требовало искупления, а кто тут мог и должен был расплатиться за все совершенное одержимыми золотым миражем? Как вообще можно измерить всю сумму негативных нервно-психических воздействий, обрушившихся на окрестные горы, долины, реки, тайгу, невольно оказавшихся в роли театра, в котором разыгрывались гнуснейшие спектакли, вызываемые к жизни алчущим золота и будущих земных удовольствий распоясавшимся до предела, с ничем и никем не сдерживаемым эгоизмом? С таким изобилием мерзостей не под силу было справиться даже самой Земле. Подобное поругание планетарного естества обязательно должно было вести к очистительной катастрофе, в которой уничтожаются и губители, и все поруганное ими, ради того, чтобы последующее развитие могло начаться с «чистого листа». Возможно, нигде так определенно нельзя было представить себе размеры и неотвратимость гибельных последствий больной психики человечества, движимого ложными идеалами и идущего греховным путем, как в этих недавно затронутых алчностью местах.

Ход мысли был неотвязен и суров. Проплывая мимо вроде как уже приговоренного к ужасающему катаклизму мира, Михаил проникся осознанием еще одного заблуждения, прежде дававшего хоть какую-то надежду уцелеть кому-то из людей во время катастрофы в подобных глухих, как будто удаленных от центров порочной цивилизации краях. Теперь он понял – никому не укрыться и не спастись ни здесь, ни там. Да и то верно – конец света должен быть концом ВСЕГО света, а не только концом каких-либо особо непереносимых для планеты язв. Гималайские пещеры с телами людей, погруженных в состояние сомати – не в счет, потому что они, а не мы произведут потомство в виде новой расы, которое унаследует Землю после нас.

– «А все-таки странно, – сказал себе Михаил, поймав в себя на том, что начал было размышлять о вроде бы возрождающейся после золотишного разбоя тайге, а кончил уверенностью в том, что клеймо проклятия все равно не будет смыто с нее, пока не погибнет нынешнее цивилизованное человечество, а возможно, и весь белый свет. Никогда прежде ни в одном из своих походов Михаил не приходил к столь неутешительным выводам после того, как, образно выражаясь, припадал всем телом и душой к груди Матери-Земли. А ведь симптомы глобальной болезни попадались ему на глаза много раз и раньше. Просто он не давал себе труда осмыслить то, о чем они призывали думать. Например, почему он не догадался о том самом, что пришло на ум сегодня, почти четверть века назад, проходя по Подкаменной Тунгуске мимо устья ее притока – реки Вельмо. Вельмо просматривалась вверх довольно далеко, и, судя по нескольким парам каменных мысов, образующих кулису за кулисой, это была красивейшая эвенкийская река. Но то, что она изливала в чистую и прозрачную Тунгуску, понравиться уже не могло. Это была мутная взвесь грязномолочного цвета, и воды Тунгуски на протяжении сотен километров так и не пожелали смешаться с водой из Вельмо, которая так и текла серой полосой вдоль левого берега Тунгуски до самого Енисея. Это был «привет» с приисков, на которых мыли золото более чем в сотне километров выше устья Вельмо.

Даже в северных краях были когда-то райские места – это Михаил воспринимал много раз с полной определенностью. Отсюда он мог представить, что вся Земля в какую-то эпоху могла считаться Раем, но по мере того, как населяющие ее и умножающиеся в числе люди стали портить Ноосферу и Планетарный Астрал, рай все определенней и быстрей перерождался в свою противоположность. И ныне только немногим путешественникам доводится наблюдать внешние образы блаженного прошлого, увы, уже покинутого тем Величайшим Духом, облагораживающим Духом, который один определяет суть и пределы Райского Бытия.

Поток нес на себе четырехметровый челнок Михаила уже около пяти часов, когда в конце длинного прямого плеса Реки он заметил что-то подозрительное. С помощью подзорной трубы он убедился в правильности своего предположения. Это была Галина компания, сплавлявшаяся за одной оплеухой в тесном строю, но разобрать, кто где, было невозможно. До них оставалось всего километра два. Если поселок вот-вот появится, он должен будет пристать к берегу всего через двенадцать-пятнадцать минут вслед за ними.

По берегам начали встречаться небольшие елани с покосами. Уловимо, хотя и не вполне определяемыми ароматами, запахло жилье. Теперь он видел плывущую компанию почти непрерывно. Когда показались дома поселка на высокой надпойменной террасе Большой Реки, Михаил удвоил внимание, чтобы успеть сманеврировать и пристать там же, где и компания. Теперь ему надо было держаться вместе с ними в надежде попасть на один самолет.

Вскоре Михаил заметил, что все три байдарки разошлись и по бортам у них замелькали весла. Пора было и ему отпустить от себя «оплеуху». Засидевшись на месте, он был теперь даже рад поработать веслом. Через несколько минут компания приткнулась к берегу. Чуть погодя он понял, что Галя видит его, потому что над одной из маленьких фигур поднялась рука, призывно размахивающая платком. Кроме Гали махать было некому. Когда он пристал к этому месту, байдарки были уже вытащены на берег.

До поля аэродрома, как выяснилось, отсюда было меньше километра. Разбирая байдарки, ребята отправили своих женщин выяснить, можно ли подвезти груз каким-либо транспортом прямо к летному полю. Оказалось, что можно. Лошадь с телегой, которой управлял подросток лет пятнадцати, была к их услугам.