– Давайте закроем эту тему и сосредоточимся на нашем походе, – категорично заявил я. – Моя очередь дежурить!
– Хорошо…
– Спаси нас, Всеотец, – утыкаясь в траву, тихонечко простонала Лютерия.
Сдвинув брови, я проследил за тем, как укладывается спать Настурция. Лютерия вновь зашлась кашлем. Еще вчера ей не было так дурно… Вчера? Да, пока я находился в Анкарахаде, здесь не прошло и двух часов…
Я подпер подбородок кулаком.
Развязка Испытания пугала меня. Я никогда и никем не хотел править, становиться выше других или решать чьи–то Судьбы. А тут… Теперь я король Анкарахады, великого Вседержителя Рифф, Восьмой из Колеса Девяносто Девяти. И я либо буду соответствовать Ее требованиям «архонта», либо… Я почему–то чую, что в случае моей «некомпетентности к занимаемой должности» Рифф даже никаким Испытанием Себя утомлять не будет – просто прибьет меня, как моль тапкой, потому что я «не паук» и – привет.
Анкарахада – Небесная Высь, где в нетленности живут миллионы и миллионы «детей» Праматери. Что Рифф ждет от меня по отношению к Ее Раю? Реформаций? Каких–то завоевательных экспансий, к примеру, в Мир Тьмы или Мир Света, которые расширят «владения» Праматери? А может, мне нужно будет проповедовать учение Лемнискаты в разных уголках Вселенной? В чем конкретно на меня надеются? Я не люблю неизвестность. Я такой человек, которому надо быть готовым ко всему заранее.
Хотя одно я точно предугадываю… Архонты, по Ее уставу, должны иметь два священных «ключа». Ситри от Анкарахады и Бицфу от Лаанхакады. Главный грех Укулукулуна перед Рифф, из–за которого Она через Суд Всех Преторов подвергла его Испытанию, ознаменовался потерей Бицфу. Лаанхакада, как я понял, это – ад прогневавших Ее арахнидов. И в нем есть некто Бангравейс – кто–то шибко похожий на нашего Назбраэля. Так вот, Бицфу теперь у этого Бангравейса. Или нет? А если да? Что Бангравейс наоткрывает этим Бицфу? Какие клетки он им отопрет и каких монстров из них выпустит? Уже выпустил… К гадалке не ходи, что Бицфу в списке моих заданий будет обведен красными чернилами.
Я вздохнул.
Как скоро Ансельм, Шорох или Бракарабрад придут за мной, чтобы я воссел на Ее трон Анкарахады? Не знаю. Сейчас меня заботит совсем не это. Эмилия и Грешем! Снурфи и Мурчик! В эти секунды моя душа рвется из–за них… Из–за прощальных слов Эмириус Клайн, о том, что она убьет тех, кто мне дорог. Лучше бы меня, дурака, прикончила! Вселенная, Урах, вы – свидетели моего провала! Моего краха и безумия! Я возомнил себе, что в праве отменить взыскание Самого Бога! Всеотец, прости меня… Я… Зачем я так… Кто я такой, что поставил себя выше Тебя и Твоего предначертания для Эмириус Клайн? Я – бестолочь! Я перемудрил сам себя! Оплошал и промахнулся! Я наломал таких дров, что теперь хлебай – не расхлебаешь! Эмириус Клайн, наперсница всех интриг и пороков, так ловко прикинулась передо мной беленькой овечкой, что я вновь поверил ей! Опять! Матрона Тьмы – древнее создание, безжалостное и циничное, ныне сбросила себя цепи Бога Света – артефакт запредельной силы, удерживающий ее в повиновении у Уруха. Что же, Рифф разбила браслеты Всеотца. У Праматери хватило мощи сделать Это. Да, это так, и Эмириус Клайн уже где–то на Земле. Сколько бед она принесет Королевствам? Сколько невинных мужчин, женщин и детей падут от ее ужасного меча Гасителя Зари? Как нам… мне ее остановить? Будет ли Рифф помогать мне в этом? А Урах? Может Назбраэль? Ха! Бог Тьмы же не станет терпеть конкурента, верно? Эй, Назбраэль, одна подлая красотка с крыльями собирается отнять у тебя лавры Наикошмарного Кошмара! Ты уж подсуетись, не прозевай свое чемпионство! Смешно? Куда уж…
В отчаянии я ударил себя по коленке.
Дроторогора и Вальгарда Флейта будто было недостаточно для того, чтобы разнообразить мой скучный досуг, вот с Эмириус Клайн – самый раз. Ровнёхонько! С ней колода карт стала полной! Эгей! Фатум–Крупье, перетасуете, пожалуйста! Ага! Сдаете? Посмотрим, посмотрим… Надеемся на удачу! А козыри все – где?… Не у меня… Почему мне так плохо?…
Наутро Лютерия Айс совсем расхворалась. Ее бил озноб и тошнило. С трудом мы усадили магистра на Барона, а сами оседлали Марви и Гонорию. Двигаясь вдоль Рыжей, мы следовали за омерзительной лапой Дроторогора. В какой–то момент рука Бога–Идола ткнула через реку. Ригель – твой выход! Волшебный корабль из бутылки явился на мой зов. Как всегда, тепло нас поприветствовав, он пригласил нашу компанию к себе на борт. Водное путешествие выдалось коротким, но ознаменованным для меня вниманием Привратника. Он безмолвно жарил мою душу Вселенскими Углями, болью напоминая мне о том, кто из нас двоих тут Господин, а кто «отправленный на задание мешок крови и мяса». Я катался по палубе, стонал и стенал, пока Привратник внезапно не удалился из моих внутренностей тела. Арбитр выудил из меня новую информацию о Короне Света, и она пришлась ему по вкусу: «Подвижки есть! Калеб без дела не сидит! Филириниль – оружие против Флейта и Дроторогора – где– то рядом! Бабахнуть им одного и другогл, а там и две части Короны Света в руках. Все тип– топ! В следующий раз, когда заскочу к Калебу, – уже уйду с обновкой!»
К полудню мы пересекли Рыжую и двинулись дальше через заросли Великого Леса. День сменился днем, затем еще одним. К его завершению Настурция отметила, что цвет моих глаз вновь стал прежним. Вся лазурь сошла с них. Я же подозревал, что это не совсем так. Я догадывался, что «помазание» Рифф не покинуло меня, а лишь скрылось на время. Скорее всего, мои новые глаза нельзя носить здесь постоянно. Ведь если припомнить мертвых культистов Дома Шелка, с которыми я сражался в Зрячей Крипте Гамбуса, то у всех у них на очах лежала повязка. Через тайные, макабрические обряды они приблизились к Рифф, снискали от Нее расположение и получили за это лазурные глаза Анкарахады. Но недозволительно живым смертным лицезреть Сущее тенью Взора Праматери – рано или поздно, но неизменно это приведет к полному ослеплению обладателя сего Дара. Я должен научиться пользоваться своими «лазурными глазами», их трансцендентным ясновидением и проникновением за шоры обыденного без вреда для себя. Убежден, что Ансельм знает, как это сделать.
Миновали еще сутки. В полдень, когда мы отдыхали после долгой скачки, к нам на поляну вышел бурый кудлатый медведь. Голодный и оттого злой, привлеченный запахом запечённого антрекота из Скатерти «На все вкусы», он напал на привязанных коней. Два резких удара могучих лап, выстрел энергетического Луча из Клюквы и еще удар… В итоге: все печально и грустно. Косолапый как–то успел задрать всех наших лошадей, ну и сам тоже отошел к праотцам всех медведей. Зверь подобрался тихо, и еще хорошо, что к Марви, Гонории и Барону, а не ко мне, Настурции или Лютерии. Так – бамс – кому–то из нас по шее когтистой пятерней и все, тю–тю. Не стоит забывать – Великий Лес – это не какой–нибудь чудесный парк, разбитый вблизи поместья. Нет. Он коварен, опасен и бесконечно хитер. Здесь всегда надо держать ухо востро!
Посоветовавшись с Настурцией о том, как быть с Лютерией Айс – постоянная тяжелая борьба с лапой Дроторогора почти обездвижила магистра Ордена Милосердия, я попытался «достучаться» до Юнивайна. Несколько раз я кидал Кампри об траву – впустую. Мой призрачный друг не отозвался. Пришлось взять Лютерию под руки и вести вперед… А как иначе? Идти надо во что бы то ни стало.
Вынужденный неспешный поход дал мне присмотреться к Великому Лесу. Он явно изменился. Да, да! Он тут не такой, как, скажем, десять миль назад! Рано опустившиеся сумерки не позволили мне ответить себе на вопрос «что с ним не так?». Однако, вновь выдвинувшись с солнцем в путь, я все же сообразил что к чему. Ароматы – это раз. Великий Лес благоухал! Он пах свежестью, чистотой и весенней радостью, состоящей из тонких ноток меда, стиракса, аниса и гальбана. Любой парфюмер из Плавеня или Иль Градо пришел бы в восторг от этого букета и тотчас бы возвестил, уперев руки в боки: «Мой парфюм был беден без этого фимиама! Я обязан произвести в своей лаборатории нечто похожее!» Что поразило меня еще – так это целые заросли разнообразных цветов! Великий Лес и так обаятелен, как дама, наконец–то выбравшаяся в театр, но тут он превзошел сам себя! Под черными и коричневыми стволами деревьев роскошествовали многолетние кустарники – форзиция, рододендрон, скумпия и глициния перемешивались друг с другом и накрывали собою гиацинты, тюльпаны, ирисы и эрантисы. Толстенькие, но вполне бойкие пчелы летали от бутона к бутону. Их шубки и мордочки – все в пыльце. Одна пчелка, более прочих взявшая на себя пыльцы, уселась на меня передохнуть. Я аккуратно погладил ее пальцем по спинке, и она зажужжала – «мол, не надо, не надо, милейший, это лишнее, мы с вами не шибко–то знакомы для таких вот фамильярностей». Спустя секунды пчелка улетела. На прощанье я помахал ей рукой.
Еще в Шальхе я позаимствовал с полки Вильгельма Темного блокнотик, куда во время путешествия стал записывать свои мысли, томные элегии (не для всех ушей, я стесняюсь!) или зарисовывать какие–то миниатюры. Поддерживая Лютерию Айс под локоть, я пожалел, что: «а» –не могу сейчас что–то накидать на «бумагу», «б» – что сам по себе посредственный художник. Вот Эмилия, вот она – да, кисть или карандаш в ее руках творят волшебство… А еще мне показалась удивительным, что здесь не было ни одного намека на присутствие живорезов. На их деятельность и промысел. Если во всем Великом Лесу следы активности живорезов проглядываются на каждом шагу – их неряшливые вырубки, безобразные норы, куцые руны на камнях, прогоревшие кострища, останки и черепа, то сюда, казалось, Хрипохор не заходил вовсе. Создавалось впечатление, что я иду по Великому Лесу той доисторической эпохи, когда здесь беззаботно жила нимфа Астрид – до прихода Назбраэля, Хрипохора и Его войны с драконами Фисцитрона Венценосного.
Пели птички, прыгали зайчики, из–под коряг пучились аляповатые грибные шляпки. Множество родничков усеяли собой просторы лесистых холмов. Мы набирали их ледяную воду во фляги, а потом с наслаждением запивали ягоды, в изобилии растущие куда не глянь. Пряная изумрудная подстилка, окружающая прогалины позабытых всеми троп, пучки ковыля и овсяницы в низинах, душистый ветер и исполины–буки, дубы и вязы навевали на меня ощущение, что я попал в сказку, в мифическую страну, где живут добро, альтруизм и кротость – эти неразлучные сестры, и их танец – Чары Самой Жизни.
Но вот что-то поменялось в Великом Лесу. Как будто в Его Праздник природы забралось что–то стылое и мрачное. Все чаще мне под ногами попадались опавшие листья и все реже мелькали хризантемы и георгины, а те, что я замечал, были пожухлыми и хворыми. Покуда я продвигался вперед, все неумолимо чахло и увядало.