Корабли имперских войск быстро разделились на две части. Одна, меньшая, часть продолжала биться, зато большая часть кораблей рванула в противоположном направлении, вверх по реке. Русские не сразу поняли, куда направляются маньчжуры. Они, наверное, подумали, что враги пытаются вырваться обратно, потому и потеряли драгоценное время. Когда их пушки снова могли стрелять, более быстрые корабли маньчжуров уже вырвались из огненного мешка и уходили в сторону Благовещенска. На небе занималась новая весенняя заря. Небо не знает слез и крови.

Упустили. Как же мы так проморгали вариант, когда враги попросту повернут на Благовещенск. Ведь предполагал же такой вариант. Не зря говорят, сколько не готовься к войне, а получается сплошная импровизация. Да, потрепали их изрядно. Думаю, кораблей тридцать они здесь оставили. Только корабли у них теперь совсем не маленькие. Пересадили на оставшиеся и пошли. И ушли основные силы. Очень хотелось сразу кинуться в погоню. Но наши корабли тяжелей. Да и пушки по берегу тянуть не быстро. Не успеем. Вот гонца сразу же к Тимофею отправили. У него в строю больше двух тысяч человек, пушек полтора десятка, пять пулеметов. Штук пять гранатометов тоже есть. Должен продержаться.

А мы тем временем ему сюрприз устроим. Лагерь разбили на берегу. В наше время там село стоит Ленинское. То есть, в то время, где я родился. Сейчас здесь тоже село. Небольшое – дворов двадцать. У того села лагерь и поставили. Стали совет держать. Решили, что в Хабаровске оставим пятьсот новиков, и пятьсот казаков. Семьсот казаков и тысяча новиков пойдет к Благовещенску. С ними вся корабельная артиллерия. Она хоть и слабосильная, а многочисленная. Возьмем еще десяток пушек, настоящих, мощных. И десять гранатометов. Четыре пулемета возьмем. В Хабаровске только два останется. Ничего, врагов здесь не предвидится.

Отправили голубиную почту в Албазин и Нерчинск. Оттуда две с половиной сотни казаков и пятьсот новиков при трех пушках, трех гранатометах и одном пулемете тоже пойдут к Благовещенску. Теперь главное, чтобы Тимоха удержался. Когда уже начались сборы подбежал знакомый парнишка, Андрея дружок.

– Дядя Кузнец, – как-то совсем не по-военному проговорил он.

– Чего тебе, племяш?

– Там, это… Андрейку…

– Что с Андреем?! – я схватил паренька за грудки.

– Живой он, Онуфрий Степанович! – с трудом вырвался он – Только пораненный сильно. Он в крепости остался.

Я только успел крикнуть Климу, чтоб готовил людей. Потом бросился к реке, прыгнул в первый попавшийся челнок и поплыл – медленно, очень медленно – к крепости. Было чувство, что как я не тороплюсь, а челнок стоит на месте. Я, как заклинание, постоянно повторял: «Хоть бы он был живой! Хоть бы он был жив». Почему-то в голове не укладывалось, что мой мальчик будет убит или ранен. Головой я понимал, что так уж складывается наша жизнь, что воевать и гибнуть – наши профессиональные риски. Но только не Андрейка. Пот заливал глаза, руки саднило от весел. А перед глазами был не взрослый казак, воин, а розовощекий подросток с упрямым взглядом. Нет! Это не может быть с ним.

Наконец, лодка ткнулась в берег. Рванул в гору. Эх, оно уже не просто в мои годы. Бегом бросился по дороге. Опять очень медленно. Все медленно. Ворота медленно открылись. Не задумываясь о воеводском достоинстве, побежал в домик, где лежали раненые. Господи, как их много-то. Не меньше десятка. И совсем молодые пацаны. В мое время они бы еще дурью маялись, первые романы с девками крутили, к первой сессии бы готовились. А тут за землю гибнут. В углу, на нарах лежал Андрейка. Вдоль нар металась знахарка. Давала питье, прикладывала какие-то примочки, промакивала взмокшие лбы. Было видно, что девка падает с ног от усталости. Подсел к Андрею. Парень дышал тяжело, спал. Во сне что-то шептал, кому-то что-то приказывал.

– Заснул он, Онуфрий Степанович, – проговорила девка. – все грустил, что вас подвел, богдойцев пропустил.

Я посмотрел на усталую знахарку.

– Ты, давай, милая, поди приляг. Только покажи мне кого чем поить, и отдохни. А то рядом ляжешь, кто их целить будет?

– Ой, дядя Кузнец, я только чуть-чуть, в полглазика. Вот эта, зеленая – для Тихона и Васьки, которая как ржа – это для Петьки. А вашему Андрею и остальным только вот эту, без цвета, мутная. Она боль убивает.

Девка выскочила в соседнюю комнату. Я подошел к мальчишкам. Как же я так? Не смог их защитить. Зачем тогда все это было? Беловодье? Подошел к чернявому пареньку, вытер пот. Соседний парнишка стал что-то шептать, просить пить. Шут его знает, настой ему давать или воду. Дал настой. Видимо, правильно дал. Парень забылся. Вдруг из Андрейкиного угла послышалось:

– Батя…

– Я сынок! – я подскочил к сыну.

– Подвел я всех, батя.

– Что ты, сынок! Вы честно бились. Богдойцев потрепали. Теперь мы их дожмем.