– Ого! Полный! – немного опешил Терентьев. – С утра-то?

– Но это ж не шампанское! А мы не аристократы-дегенераты.

Посмеялись. Но себе Саможенов плеснул самую малость.

– А сам-то что?

– Почки… – и спохватился: – Погоди, а закусить!

На закуску оказалась шоколадка. Заедая, Терентьев причмокнул:

– Горький… хороший советский шоколад. Сто лет такого не ел.

Вот тут Саможенов не утерпел:

– Я хотел спросить… – не договорил, прищуром указал на шеврон, где угадывался Андреевский флаг.

– Маркером замазал, чтоб народ не смущать, – ответил Терентьев.

И наконец, допёр, зачем было это неофициальное приглашение.

«Секретность на высшем уровне, что даже командир группы не во всё посвящён! И вот ведь какая заковыристость. Мы почти одногодки. Он даже постарше будет. А по линии времени он родился раньше, а значит, вроде как старше. Но из-за этих знаний будущего я сейчас ощущаю себя глубоким, умудрённым опытом стариком. Как будто к моим сорока семи прибавить эти будущие тридцать три! И мне все восемьдесят! Одуреть!»

Поэтому следующее у Терентьева получилось немного снисходительно:

– Вениамин Павлович, тут такая тайна Кибальчиша, что всех носителей секретной информации кэ-э-эк упрячут к чёрту на кулички. Вам оно надо? Знаете как: во многих знаниях…

– Многие печали, – подхватил командир «Минска», – но не до конца озвученные условия игры могут привести к поражению. Меня просто бесит, когда чего-то недоговаривают, и какие-то пришлые «молчи-молчи»[42] буквально переподчинили моих «секретчиков». А на особиста вообще без слёз не взглянешь. Ваши «чёрта на кулички» он тоже, видимо, просчитал и практически похоронил себя. В конце концов, если что, вы мне ничего не говорили, а я так тем более ничего слышать не мог.

– М-да, – промямлил Терентьев. «Знал бы, составил краткий дайджест. Как говорится, слов нет – надо было подготовиться. Но в чём-то он прав».

– Хорошо, чёрт побери, извольте!

Старался вкратце, не залезая в дебри политики, экономики. Не во всех местах получилось, но уложился в минут пять.

Терентьев смотрел на борьбу эмоций и разума, на попытку верить и невольное (вполне разумное) отторжение.

Кустистые брови капитана 1-го ранга ещё больше сомкнулись в переносице, нос (и без того выразительный), казалось, ещё больше удлинился. В какой-то момент Саможенов повёл головой и глазами, вымолвив: