Можно ли трактовать Майами как будущее, которое ожидает Лос-Анджелес и Юго-Запад в целом? Пожалуй, итог окажется тем же самым: возникновение многочисленного и автономного испаноязычного сообщества, обладающего достаточными экономическими и политическими ресурсами для поддержания собственной испанистской идентичности в противовес идентичности американской и способного оказывать значительное влияние на политику США и американское общество. Однако процессы достижения этого результата будут отличаться. Испанизация Майами происходила стремительно и осуществлялась «сверху». Испанизация Юго-Запада движется намного медленнее, происходит не так явно и направлена «снизу вверх». Приток кубинских иммигрантов во Флориду был моментальным, спровоцированным действиями кубинского руководства; следом за кубинцами во Флориду устремились иммигранты из других стран Латинской Америки, привлеченные сочетанием испанской культуры и американского процветания. Мексиканская же иммиграция растянута во времени, отягощена громадным количеством случаев нелегального перехода границы и не выказывает ни малейших признаков к сокращению. Испаноязычное, в массе своей мексиканское население Южной Калифорнии существенно превосходит численностью испанское население Майами, однако ему еще только предстоит добиться того же соотношения между иммигрантами и коренным населением, которое сложилось во Флориде.
Второе отличие заключается в отношении кубинцев и мексиканцев к своей родине. Кубинских иммигрантов объединяет ненависть к режиму Кастро и стремление подорвать и уничтожить этот режим. Разумеется, руководство Кубы отвечает им взаимностью. Мексиканская же община демонстрирует признаки амбивалентного отношения к правительству Мексики и его деятельности. Это правительство стимулирует эмиграцию в США и поощряет мексиканцев, живущих в Америке, к поддержанию контактов с Мексикой, к сохранению мексиканской идентичности и, естественно, к вкладыванию средств в мексиканскую экономику. На протяжении десятилетий кубинское руководство всячески унижало своих эмигрантов и прикладывало изрядные усилия к разложению кубинской иммигрантской общины в Южной Флориде. А правительство Мексики старается увеличить численность, достаток и политическое влияние мексиканской общины в Южной Калифорнии.
Третье отличие состоит в том, что кубинские иммигранты первой волны принадлежали в основном к среднему и высшему классу. Богатство, образование и деловые контакты позволили им добиться лидирующих позиций и за несколько десятилетий упрочить эти позиции в экономике, культуре и политической жизни Майами. Иммигранты следующих волн, как правило, принадлежали уже к низшим слоям общества. Что касается мексиканцев, подавляющее большинство мексиканских иммигрантов первой волны составляли люди бедные, плохо образованные и мало что умеющие; их потомки мало чем отличаются от своих предшественников. Тем самым испанизация Юго-Запада получает импульс «снизу», тогда как в Южной Флориде этот импульс шел «сверху». В Лос-Анджелесе, по замечанию Джоан Дидион, испанский «воспринимался англосаксами как едва различимый, как часть уличного шума, как язык, на котором говорят те, кто моет машины, стрижет кусты и убирает посуду в ресторанах. В Майами же на этом языке говорили люди, питавшиеся в ресторанах, владевшие автомобилями и домами. С точки зрения социально-экономической обустроенности данное различие имеет принципиальное значение»{424}. Несомненно, оно также значимо с точки зрения политического влияния и экономического могущества. В долгосрочной перспективе, впрочем, власть переходит к тем, кого больше; особенно это верно для мультикультурного общества с демократическим устройством и экономикой потребления.
Непрерывность мексиканской иммиграции и все возрастающая численность мексиканской общины в США уменьшают вероятность культурной ассимиляции новых иммигрантов. Американцы мексиканского происхождения уже не считают себя членами этнического меньшинства, вынужденного адаптироваться к ценностям и традициям доминантной группы и принимать ее культуру. По мере возрастания численности общины мексиканцы демонстрируют все большую приверженность своей собственной культуре и национальной идентичности. Кроме того, массовость притока иммигрантов ведет к культурной консолидации общины и к подчеркиванию различий между национальной культурой и культурой Америки, причем первая прославляется, а вторая отвергается. Как заявил в 1995 году президент Национального совета Ла Раса: «Важнейшая наша проблема — конфликт культур, конфликт между нашими ценностями и ценностями американского общества». Остаток своего выступления он посвятил восхвалению испанистских идеалов и традиций. В схожей манере Лионель Соса, удачливый техасский бизнесмен и американец мексиканского происхождения, в 1998 году приветствовал возникновение нового среднего класса, который «внешне ничем не отличается от англосаксов, но чьи ценности коренным образом отличаются от англосаксонских». И не только отличаются, но и превосходят их: по контрасту с англосаксами,
Американцы мексиканского происхождения более доброжелательно относятся к демократии, нежели коренные мексиканцы. Тем не менее между американской и мексиканской культурой, между американскими и мексиканскими ценностями имеются принципиальные различия, которые неминуемо сказываются на американцах мексиканского происхождения и о которых упоминают и они сами, и коренные мексиканцы. В 1997 году Карлос Фуэнтес, ведущий мексиканский романист, в красочных выражениях, достойных де Токвиля, определил разницу между мексиканским испано-индейским культурным наследием с его «католической культурой» и американо-протестантской культурой, «выросшей из Мартина Лютера». В 1994 году Андрес Розенталь, главный чиновник мексиканского министерства иностранных дел, заявил: «Между нашими культурами существуют различия, уходящие в глубь веков, и при этом мексиканская культура является намного более древней, нежели американская». В 1999 году мексиканский философ Армандо Синтаро объяснил отношение американцев мексиканского происхождения к получению образования и иным социальным практикам тремя значимыми фразами, а именно: «
Чем больше их становится, тем уютнее американцы мексиканского происхождения чувствуют себя в рамках собственной культуры и тем презрительнее они относятся к культуре американской. Они требуют признания своей культуры и настаивают на исторической общности Мексики с американским Юго-Западом. Они претендуют на особое внимание к своим традициям и празднествам: можно вспомнить 1998 год, когда в Мадрид, штат Нью-Мексико, был приглашен премьер-министр Испании, — тогда отмечалось четырехсотлетие со дня основания первого европейского поселения на Юго-Западе, возникшего почти на десять лет раньше Джеймстауна. Увеличение численности общины способствует, как говорилось в одном отчете 1999 года, «латинизации многих испанистских иммигрантов, которые охотно соглашаются подтвердить свою культурную наследственность… Они обретают силу в многочисленности; младшие поколения вступают в жизнь с гордостью за свой народ, а латинское влияние начинает сказываться в шоу-бизнесе, рекламе и политике». Согласно другому отчету, в 1998 году в Калифорнии и Техасе самым популярным мужским именем для новорожденных стало Хосе, вытеснившее имя Майкл{427}.
По «американскому стандарту» американцы мексиканского происхождения живут в бедности и будут жить в бедности еще некоторое время. Тем не менее их благосостояние постепенно улучшается, все больше таких американцев подпадают под определение среднего класса. Правом голоса обладают лишь немногие из них, зато все 35 млн
Основой испанистского общества 1990-х годов стала телесеть «Юнивисион» — крупнейшая испаноязычная телевизионная сеть в Соединенных Штатах. Эта сеть принадлежит крупной мексиканской компании, контрольным пакетом акций которой, в свою очередь, владеет правительство Мексики. Как утверждается, эта сеть «опирается на безграничные возможности своего родителя — сети „Телевиса“, могущественнейшей мексиканской телекорпорации». В 2000 году в Нью-Йорке аудитория «Юнивисион» могла конкурировать с аудиториями трех важнейших американских каналов. В феврале 2000 года, как сообщается, ночная программа этой сети «Noticiero Univision» собрала больше зрителей, чем выпуск новостей Си-эн-эн; также сообщается, что рейтинг этой программы превзошел рейтинги вечерних новостей на трех крупнейших американских телеканалах{430}.
Сохранение массовости мексиканской и в целом испанистской иммиграции и многочисленные препятствия к ассимиляции новых иммигрантов в американском обществе и американской культуре могут привести к разделению Америки, к превращению ее в страну двух языков, двух культур и двух народов. Подобное развитие событий не только трансформирует Америку, но и будет иметь серьезнейшие последствия для
Глава 10
Америка и остальной мир
Меняющееся окружение
В последние десятилетия двадцатого века окончание «холодной войны», коллапс СССР, переход множества стран к демократической форме правления, а также существенное увеличение международного товарооборота, стремительное развитие транспорта и средств коммуникации радикально изменили внешнее окружение Америки, что имело как минимум три важнейших последствия для американской идентичности.
Во-первых, распад Советского Союза и гибель коммунизма лишили Америку не только конкретного врага, но и — впервые в американской истории — врага «вообще», в противостоянии с которым происходила бы самоидентификация американского народа. На протяжении более чем двухсот лет либерально-демократические принципы «американской веры» являлись ключевым элементом американской идентичности. Как американские, так и европейские исследователи часто указывали на этот элемент как на сущность «американской исключительности». Сегодня же исключительность обернулась универсальностью, а либеральная демократия все шире распространяется по миру, по крайней мере в теории, делаясь единственно возможной легитимной формой правления. С уходом с политической сцены фашизма и коммунизма не осталось иной светской идеологии, способной бросить вызов демократии.
Во-вторых, увеличение международной активности американских деловых, академических и политических кругов, «интернационализация» бизнеса, области массмедиа и сфер деятельности некоммерческих организаций снизили значимость национальной идентичности в глазах представителей элиты, которая ныне все чаще идентифицирует себя и свои интересы с транснациональными, глобалистическими целями и задачами. Как мы видели, часть американской элиты также придает большее значение субнациональным ценностям и идеалам. И транснациональный, и субнациональный подходы, впрочем, не разделяются большинством населения Америки. Можно сказать, что глобализация денационализировала американскую элиту, тогда как население США в массе своей осталось, по всем признакам, настроенным националистически.
В-третьих, уменьшение значимости идеологии привело к возрастанию роли культуры как источника идентичности. Коллективным «ответом» на неуклонно увеличивающееся число «полуселенцев» с двойными лояльностями, двойным гражданством и двойными идентичностями стало увеличение численности и влияния диаспор. Это культурные сообщества, «пересекающие» границы двух и более государств, одно из которых обычно рассматривается как «отеческое». Этнические группы иммигрантов, лоббирующие собственные интересы в рамках американского общества, стали возникать в Америке с середины девятнадцатого столетия. Сегодня иммигрантам значительно проще, благодаря развитию транспорта и средств коммуникации, поддерживать связи с «отеческим» социумом; именно по этой причине к концу двадцатого столетия диаспоры приобрели столь существенное влияние на экономическую и политическую жизнь как Америки, так и своих «отеческих» стран.
Отсутствие «врага вообще», распространение демократии, денационализация элит и возвышение диаспор размыли границу между национальными и транснациональными идентичностями. Как известно, идентичность нации определяет ее национальные интересы. Уменьшение значимости национальной идентичности по сравнению с идентичностями транснациональными имеет принципиальное значение для определения национальных интересов и внешней политики Америки в начале двадцать первого века.
В поисках врага
В 1987 году Георгий Арбатов, советник президента СССР Михаила Горбачева, предостерегал американцев: «Мы осуществляем нечто, действительно ужасное для вас, — мы отбираем у вас врага»{431}. Так и случилось, и последствия этого, как и предупреждал Арбатов, были для США весьма серьезными. Однако Арбатов не упомянул о последствиях подобного развития событий для СССР. Избавив от врага Америку, СССР и сам лишился врага; как показали несколько следующих лет, Советскому Союзу враг был нужнее, чем Америке. С самого возникновения СССР его руководители провозглашали свою страну лидером мирового коммунистического движения в непрерывной борьбе с «гидрой капитализма». Когда борьба неожиданно завершилась, СССР утратил идентичность,
На США утрата внешнего врага оказала иное воздействие. Советская идеологическая идентичность объединяла представителей разных национальностей посредством революционной диктатуры, то есть насаждалась государством. Американская же идеологическая идентичность принималась американцами более или менее добровольно (исключая тори времен революции и южан перед Гражданской войной) и коренилась в общей англо-протестантской культуре. Тем не менее распад СССР создал проблемы для американской идентичности. В 84 году до н. э. Рим победил своего последнего серьезного соперника, понтийского царя Митридата, и Сулла спрашивал: «Раз у нас не осталось во всем свете больше врагов, что же будет с республикой?» В 1997 году историк Дэвид Кеннеди задался вопросом: «Что случается с национальной идентичностью страны, когда враги повержены и уже не представляют ни малейшей угрозы существованию нации?» Через несколько десятилетий после того, как Сулла высказал свою обеспокоенность, римская республика пала к стопам Цезаря. Ожидает ли Соединенные Штаты та же участь? На протяжении сорока лет Америка была лидером свободного мира и возглавляла борьбу против «империи зла». С гибелью этой империи возник вакуум идентичности. Как выразился Джон Апдайк: «Теперь, когда „холодная война“ окончена, какой смысл быть американцем?»{432}