Он подумал, что это, должно быть, и есть Фединг-Мэнор, но был не в состоянии разглядеть никаких строений и немного постоял в раздумье, пока над утесом не загорелся край лунного диска; теперь он мог различить в низине очертания дома, темного, низкого и просторного, выстроенного на озерном островке.

Хотя в окнах не видно было ни единого проблеска света, Монк, не колеблясь, спустился к берегу озера, нашел вымощенную камнем подъездную дорогу и направился по ней к островку; миновав в конце ее две скалы, похожие на друидические «стоячие камни» или менгиры, он распугал отару черномордых овец, с блеяньем убежавших в папоротники, и стал осматривать дом и прилегающий участок.

Почва оказалась очень неровной, без всяких видимых дорожек и троп; ольха и ивы жались друг к другу, склонившись в одну сторону из-за непрестанных морских ветров; что же касается дома, то он отличался самой замысловатой и причудливой архитектурой: крыши разной ширины, ощетинившиеся водосточными желобами, тут и там различные флигели и пристройки. Но больше всего Монка поразил явно почтенный возраст здания: балки, подпиравшие стены, сами по себе были влажными и мягкими от гнили; кое-где громоздились обломки рухнувшей каменной кладки и балок. Все окна на обоих этажах были заколочены досками; и хотя Монк снова и снова впивался глазами в доски, он не мог разглядеть ни малейшего лучика света. Внезапно из дома донесся приглушенный, но дикий вой.

У Монка еще не сложился план действий, но он все же решил действовать; раздумывая, как поступить, он услышал лошадиное ржание, двинулся на звук и набрел на строение, стоявшее в ольховой роще. Оно оказалось конюшней; у двери стояли грабли, лопата и лом.

Монк взял лом и вернулся с ним к дому, где, взобравшись на крышу низкой пристройки, занялся окном, находившимся прямо над крышей и закрытым железным листом; громкий рев ветра заглушал звуки его работы. Замшелая крыша была очень скользкой; но, растянувшись на ней, Монк вскоре сумел отогнуть железный лист, который с треском поддался; как оказалось, однако, защелка осталась целой; ручки не было, и когда Монк, преодолевая натиск бури, потянул на себя раму и прыгнул в комнату, ветер мигом захлопнул окно, защелка лязгнула и Монк понял, что очутился в плену.

Монк опустился на ноги почти беззвучно, но дом затрясся от его прыжка, как сотрясался от каждого порыва ветра; здесь, почувствовал Монк, все гнило и распадалось. Стоя в темноте, он услышал где-то вдалеке крик, похожий на вопль человека, раздираемого болью; Монк чиркнул спичкой и увидел у своих ног стоявшего на коленях мужчину с испуганным лицом, совсем молодого, едва ли не юношу, но с длинными седыми волосами, одетого в продранный до дыр халат.

Монк, чиркнув еще одной спичкой, положил левую руку на голову парня и шепнул ему: «Я не причиню тебе вреда; разве я выгляжу так, словно способен на это? Скажи мне, кто ты». В ответ из горла незнакомца вырвалось лишь какое-то невнятное бормотание, и он, широко раскрыв рот, указал на него. «А!» — сказал Монк, увидев, что у незнакомца вырезан язык. И он стал снова зажигать спички, рассматривая эту коленопреклоненную фигуру и обстановку комнаты.

Он увидел две раскладных кровати; с одной из них, по-видимому, только что встал обитатель комнаты; другая была застелена, а рядом с ней на полу стоял кассовый ящик; Монк собрался было его исследовать, но немой вдруг остановил его, бросив предостерегающий взгляд — взгляд, отразивший ужас, когда за дверью послышались шаги. Монк поспешно чиркнул еще одной спичкой, втолкнул немого в большой шкаф без полок, стоявший в углу, закрыл за ним дверцу и запер дверцу на ключ; затем, подскочив к кровати пленника с той молниеносной ловкостью, в какой он превосходил всех прочих смертных, Монк быстро соорудил из одеяла подобие спящего. Через мгновение в замке повернулся ключ и в комнату вошел очень грузный человек, неся в руке подсвечник с воткнутой в него сальной свечой. Монк, хоть и был без оружия, смело глянул ему в лицо.

Вошедший, одетый в свободную и встопорщенную у пояса красную рубаху, был, очевидно, слугой; на его лице застыло тупое и мрачное выражение, громадная веерная борода свисала на грудь, глаза скрывались под полуприкрытыми веками, напоминавшими маленькие кожистые складки. При виде Монка он повел себя довольно необычно: просто уронил подсвечник и свечу, бросился к кассовому ящику и, обхватив его обеими руками, завопил: «Помогите!» Но через полминуты испуг скряги сменился ненавистью; он метнулся к табурету, схватил его и замахнулся, собираясь вышибить Монку мозги; тот увернулся и сделал вид, что хочет схватить кассовый ящик; слуга, заметив это при свете все еще горящей свечи, кинулся ему наперерез, после чего Монк нырнул под его руку и выбежал из комнаты.

Бросив лом в угол и постаравшись запомнить это место, Монк помчался вперед, сам не зная куда; он несся по самому любопытному старинному дому, какой ему когда-либо приходилось видеть: каждая комната располагалась на три или четыре ступеньки выше или ниже соседней, все двери висели криво и даже полы были наклонными. Он пробирался по треугольным комнатам, древним закоулкам, попадал в самые причудливые каморки и наконец, завидев впереди проблеск света, смело двинулся к нему, открыл дверь и вошел в комнату.

Навстречу ему поспешил какой-то человек; после оба застыли в неподвижности, глядя друг на друга.

Хозяин комнаты — могучий господин среднего роста — с вызовом выставил вперед правую ногу; левую руку он держал в кармане халата, повязанного на поясе шнуром. Глаза на широком лице были прикрыты очками, густая жесткая борода окаймляла широкий рот; обильная растительность вторгалась даже на жирные щеки.

Наконец он холодно заговорил:

— Ну, глупое вы существо, что вы здесь делаете?

Его речь была похожа на быстрое бормотание; произнося слова, он не переставал высовывать язык, облизывая и прикусывая кончик усов.

— Я ищу своего брата, — ответил Монк.

— Как его зовут?

— Его имя не имеет значения. Это молодой человек, которому вы отрезали язык, сэр Саул Инграм.

— Тот же отец? Та же мать?

— Адам и Ева, знаете ли.