– Как тебе хватило глупости дать ей нож?! – Он держит Матильду за руку и демонстрирует мне ее пальчик. На нем царапинка, из которой вытекает капелька крови.

– Щиплет! – плачет Матильда.

– Это сок, – уверяю я. – Пойдем помоем ручку под краном. Ты молодец, очень храбрая девочка!

Карл отпускать ее не хочет, но Матильда подходит ко мне. Я обнимаю ее, помогаю вымыть руку и подсушиваю бумажным полотенцем.

– Разрезать тебе апельсин?

– Да, мам, пожалуйста.

Мы снова усаживаемся за стол, и я чищу апельсин до конца. На белой прослойке кровавый след, и я гадаю, правильно ли поступила, позволив дочери разрезать фрукт самостоятельно. В конце концов, я лишь дала ей столовый нож, а Матильда поцарапалась зазубренным кончиком.

– Элисон, в таких делах нужно быть благоразумнее, – говорит Карл.

Я собираю кожуру и выбрасываю в мусорное ведро.

В воскресенье дела идут чуть лучше. Жаркое я готовлю без приключений. Матильда свою порцию сметает, а Карл почти все оставляет и демонстративно выскребает в ведро.

– Тебе просто опыта не хватает. Готовь почаще, и все получится, – обнадеживает он, хлопает меня по плечу и достает из буфета злаковый батончик.

Хочется оправдаться – стараюсь же, стараюсь! – но я прикусываю язык. Убедить Карла в том, что я изменилась, не так-то просто, но знаю, что со временем у меня получится. Я киваю.

Вечером воскресенья я достаю листья из кармана пальто, складываю веером и прикрепляю к пробковой доске на кухне. Получается сувенир, памятка о поездке в Хэмпстед-хит. У нас все наладится, я почти не сомневаюсь.

Новых анонимок не поступает.

В понедельник утром по дороге в суд я получаю сообщение от Патрика: «Соскучился». Я не отвечаю, и он больше не пишет, но невольно чувствуется, как отпускает напряжение, как уходит тревога, которую я отказывалась замечать. Патриково слово отпечатывается в сознании, укрывшись за мыслями о выходных с Карлом и Матильдой.

Два дня, и разбирательству конец. Стоит начать перекрестный допрос, главная свидетельница обвинения тушуется, не может вспомнить, что, где и когда. Память подводит ее безбожно: домогательства якобы случились десятилетия назад. До присяжных дело не дотягивает. После того как выступили представители обвинения, я, помня об успехе на прошлом суде, подаю заявление об отсутствии оснований для привлечения к уголовной ответственности – и снова удачно. Клиент, бывший учитель музыки, измученный старик возрастом хорошо за шестьдесят, безумно мне благодарен. Голословные заявления едва не разрушили ему жизнь, но провалились с треском. Мне и стараться особо не пришлось – прокуратуре должно быть стыдно, что дали ход такому слабому делу.

Зал суда я покидаю под всхлипы истицы. Поднимать голову и смотреть на нее я не буду. Моя работа – наилучшим образом представлять интересы клиентов. Если ее заявления – правда, ситуация, конечно, ужасная, но доказательства должны быть вескими и не оставлять присяжным обоснованных сомнений… Тут вообще не должно было дойти до разбирательства. С клиентом я прощаюсь за пределами здания суда. Он пожимает мне руку. Его маленькая, беспокойная жена не отдаляется от него ни на шаг. Она то и дело оглядывается. Я велю им уйти, и поскорее, пока из здания суда не выбралась истица.

Секретари оставили мне сообщение о том, что поступили новые документы по делу Мадлен Смит, и я еду в контору, желая увидеть, что обвинение предоставило в преддверии слушания о признании вины. Какое заявление сделает Мадлен, я понятия не имею: признания мне не хочется, по крайней мере пока. В ее отношениях с Эдвином еще очень много неясного. Мои мысли обрывает звонок телефона. Офис Патрика. Я вскидываю подбородок, собираясь с духом. Можно было не готовиться: это его старший юрист, Хлоя Сами.

– Элисон, привет! Ты получила документы? Пора назначить новую встречу с Мадлен. Завтра сможешь?

– Да, конечно, – отвечаю я. – Мой процесс закончен.