Надо было, конечно, поискать вокруг, но что найдешь в кромешной темноте? Парень, положив голову на сцепленные на коленях руки, вздохнул, жалея, что так и не пристрастился к курению: так к месту оказалась бы сейчас зажигалка или хотя бы коробок спичек. Даже одна-единственная спичка.
«Интересно, — думал Вадик, — далеко отсюда от того места, где я сорвался? Смогу сам выкарабкаться или придется ждать, когда там, наверху, спохватятся и пойдут искать? Лучше бы, конечно, самому…»
Увы, ровная площадка буквально в пяти шагах резко поднималась вверх, и вскарабкаться по ней, судорожно пытаясь зацепиться за что-нибудь пальцами рук и подошвами сапог, удавалось метра на два. После чего, проклиная старика Ньютона с его законом всемирного тяготения, Вадик позорно сползал вниз.
«А чего я теряю, — подумал он после пятой или шестой попытки, морщась от боли в содранных до крови о наждачно-шершавый камень пальцах. — Сквозняк никуда не делся. Может быть, в той стороне есть выход на воздух? Выберусь с другой стороны горы, обойду поверху… Не может же этот ход уводить далеко от заставы? Максимум к заброшенному кишлаку».
Он встал на ноги и, придерживаясь за стену, направился в ту сторону, откуда дул ровный ветерок, казалось, даже доносящий запах каких-то цветов. Не успел он сделать и десятка шагов, как едва не полетел носом, запнувшись обо что-то, металлически загромыхавшее по камню.
«Автомат! — чуть не плача от радости, ощупывал он потерянное было и вновь обретенное оружие. — Миленький ты мой! Ну, это знак! Значит, я на верном пути…»
Вооруженный и вдохновленный удачей, он осторожно двинулся вперед по извилистому ходу, с радостью отмечая, как вокруг становится все светлее и светлее. Различимы уже были и стены, и пол, и собственные ноги в разорванном на ссаженных до крови коленях «хабэ».
«Выберусь! — ликовал паренек. — Ей-ей выберусь!..»
2
Скорпион высунулся из щели между саманными кирпичами и замер.
«Принесло тебя на мою голову, — подумал Саша. — Мстить за своих замученных родственников пришел, что ли?»
Воистину прогневал он Господа, когда сравнивал училищную гауптвахту с кабульской гарнизонной. На фоне тех «хором», где он сейчас находился, различие между ними казалось не столь уж разительным. И обе они отличались от здешней «кутузки», как гостиничные номера (разных классов, конечно) — от бедняцкой лачуги. Там хоть двери были! Настоящие, а не эта протертая до дыр циновка, когда-то, видимо, лежавшая на полу, но за ветхостью теперь загораживающая дверной проем. И постоялец сего «отеля» мог бы запросто взять и уйти, если бы не веревки, стягивающие его руки и ноги.
Как попал в плен, Александр не помнил. Свою очередь по туземному гранатометчику помнил, вырвавшийся из ствола его «пушки» язык пламени помнил, а дальше… Солнечный день тут же сменился душной ночью и немилосердной тряской. Мысли в голове ворочались чрезвычайно туго, будто заржавленные шестерни, и лишь через некоторое время удалось сообразить, что он лежит в кузове автомобиля, катившего куда-то не то по разбитой дороге, не то вообще по бездорожью. А непроглядная ночь вокруг царила, потому что на голову был надет какой-то нестерпимо вонючий мешок. Вдобавок к туго стянутым рукам и ногам. Осознание того факта, что он, поручик Бежецкий, находится в плену у бунтовщиков, пришло еще позднее…
Сдернули с головы пыльную, пропахшую псиной тряпку лишь здесь — в «темнице». И тут уже все остатки сомнений улетучились без следа. Сумрачные бородачи в долгополых халатах и с чалпаками на головах, как две капли воды походящие на давешних декхан, только вооруженные с ног до головы, перепоясанные пулеметными лентами — они смахивали на кого угодно, только не на людей, знакомых со словами «сострадание», «милосердие» и «военнопленный».
Остаток дня Бежецкий чувствовал себя диковинным зверем, угодившим в зоопарк: в «камере», где он был «заперт» (хотя, строго говоря, запереть ее было невозможно в принципе), перебывало, наверное, все население этого немаленького, по прикидкам офицера, кишлака. Вооруженные мужчины и закутанные до самых глаз женщины, седобородые старики, напоминающие египетских мумий, и полуголые карапузы — все считали своим долгом прийти посмотреть на пленника, потыкать его ногой или палкой, словно желая убедиться, что он не кусается, или кинуть издали камень. К вечеру на Сашином теле уже не было живого места, а поток «посетителей» все не стихал.
Завершилось все это лишь поздно ночью.
Пленник думал, что его так и оставят связанным, и всерьез побаивался, как бы застой крови в туго стянутых запястьях и лодыжках не привел к серьезным последствиям, но сразу после того, как «камеру» покинул последний зевака, туземцы продемонстрировали заботу о своем трофее.
Под прицелом автомата ему сперва развязали ноги, заменив туго стягивающую щиколотки веревку на свободные путы вроде лошадиных — двигаться мелкими шажками можно, а бежать — нет, а затем и руки. Теперь они были связаны спереди, и вскоре, после того как перед пленным поставили щербатую глиняную миску с какой-то размазней, стало понятно зачем. Некоторая гуманность, видимо, не чужда и дикарям…
«Интересно, — думал Саша, пристально наблюдая за перемещениями скорпиона по земляному полу: ему совсем не хотелось, чтобы эта членистая тварь забралась на него и принялась разгуливать по телу, — как долго меня будут тут держать и как скоро радушным хозяевам надоест пленника кормить?»
Скорпион, шустро перебирая лапками, приблизился было к ноге, но тут же, словно прочитав мысли «гиганта», прянул в сторону: быть раздавленным великанским, по сравнению с ним, ботинком явно не входило в его планы. Поэтому он решил зайти с тылу…