Таким образом, отношение матриархального общества к природе характеризуют две черты: пассивное ей подчинение и осознание природных и биологических ценностей как противостоящих интеллектуальным. Как и мать, природа есть центр матриархальной культуры; человечество навсегда остается беспомощным ребенком перед лицом природы.

«В первой [матриархальной культуре] мы имеем ограниченность материей, во второй [патриархальной] – интеллектуальное и духовное развитие. В первой имеем бессознательное законопослушание, во второй – индивидуализм. В первой мы находим ограничение природой, во второй – превосходство над ней, преодоление старых барьеров и мучительное стремление к жизни Прометея взамен постоянной неподвижности, мирным удовольствиям и вечному инфантилизму в стареющем теле. Дар матери – взволнованная надежда постичь тайну Деметры, которая видится в прорастании зерна. Эллин, напротив, желает получить все, самому достичь головокружительных высот. В этой борьбе он осознает свою отцовскую натуру, поднимается над отеческим попечением, в которое был полностью погружен, стремится к собственному обожествлению. Он больше не видит источник бессмертия в беременной женщине; теперь он ищет его в мужском креативном принципе, на который он возлагает божественность, ранее приписывавшуюся только материнству»[57].

Система ценностей матриархальной культуры соответствует этому пассивному подчинению матери, природе и земле и их центральной роли. Значение имеют только природное и биологическое; духовное, культурное и рациональное ценности не имеют. Это направление мысли получило ясное и полное развитие в концепции справедливости Бахофена. В противоположность буржуазному естественному закону, где «природа» есть патриархальное общество, превращенное в абсолют, матриархальный естественный закон характеризуется доминированием инстинктивных, природных, основанных на кровной связи ценностей. В матриархальном законе отсутствует логическое, разумное равновесие между виной и искуплением; в нем главенствует «природный» принцип возмездия – расплата той же монетой.

Это чрезвычайное уважение к узам крови в матриархальном «естественном законе» очень выразительно показано Бахофеном в его интерпретации «Орестеи» Эсхила. Ради своего любовника Эгисфа Клитемнестра убила мужа, Агамемнона, по его возвращении с Троянской войны. Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, отомстил за это супружеское убийство, убив свою мать. Эринии (или фурии), древние материнские богини, которые теперь оскорблены, преследуют Ореста за его деяние; с другой стороны, его защищают новые божества торжествующего патриархата, Аполлон и Афина, родившаяся из головы Зевса, а не из чрева матери. Каков здесь основной конфликт? По матриархальному закону есть только одно тяжкое преступление: нарушение кровных связей. Эринии не преследуют изменницу жену, потому что «она не связана кровью с мужчиной, которого она убила». Неверность, хоть и порочная, не касается эриний. Однако когда человек нарушает узы крови, никакое разумное равновесие справедливой или извинительной мотивации не может избавить виновного от безжалостной жестокости естественного закона возмездия.

Гинекократия – «царство любви и кровных уз в противоположность мужскому аполлоническому царству сознательных намеренных действий»[58]. Ее категориями являются «традиции, поколения, живая взаимосвязь через кровь и деторождение». В работе Бахофена эти категории используются в конкретном смысле. Они удалены из области философских спекуляций и возвышены до сферы научных исследований, превращаясь в эмпирические, этнологические понятия, что придает им новый вес. Расплывчатые концепции природы и «естественного» образа жизни заменяются конкретными образами матери и эмпирически демонстрируемой легальной системы, в центре которой находится мать.

Бахофен не просто разделял обращенный в прошлое и ориентированный на природу взгляд романтиков; он сделал одну из самых плодотворных идей романтизма центром своей работы и развил ее значительно дальше того, что подразумевалось романтической философией. Этой идеей было разделение мужского и женского, которые рассматривались как два качества, радикально отличные друг от друга и в органической природе, и в психической, духовной, интеллектуальной сферах. Такое понимание резко противопоставляло взгляды романтиков (и некоторых представителей немецкого идеализма) популярным идеям, распространенным в XVII и XVIII веках, особенно во Франции.

Центральная позиция более ранних теорий сводилась к фразе: «Душа не имеет пола». Во множестве книг исследовались женско-мужские отношения, и вывод всегда оказывался одним и тем же: у мужчин и женщин нет качеств, явственно различающих их интеллект и психику. Какие бы психологические различия ни обнаруживались между мужчинами и женщинами, их следовало объяснять просто и только в терминах несходства обучения и воспитания. Именно этот фактор делал мужчин и женщин разными, так же как он отличал одну группу от другой в социальной жизни.

Это раннее положение о фундаментальной одинаковости полов было тесно связано с политическими требованиями, которые, делавшиеся с разной степенью интенсивности, играли важную роль в эпоху буржуазной революции. Были востребованы эмансипация женщин, ее интеллектуальное, социальное, политическое равенство. Достаточно легко увидеть, как смыкались теория и политические интересы. Теория, согласно которой мужчина и женщина идентичны, служила основой для требований политического равенства. Было ли это ясно выраженной позицией или только предположением, равенство женщины означало, что в буржуазном обществе она по сути то же, что и мужчина. Эмансипация, таким образом, не означала, что женщина свободна развивать свои специфические, до того времени неизвестные, черты и способности; напротив, она освобождалась ради того, чтобы сделаться буржуазным человеком. «Гуманистическая» эмансипация женщины на самом деле означала ее свободу стать буржуазным мужчиной.

Попутно с реакционным политическим развитием происходили изменения в теории отношений между полами и во взглядах на «природу» мужчины и женщины. В 1793 году в Париже были закрыты женские клубы. Теория основополагающей психической идентичности была заменена положением о том, что существует фундаментальное и неизменное «природное» различие между полами.

С наступлением позднего романтизма концепция фундаментальных различий между маскулинностью и феминностью получила дальнейшую разработку со ссылками на исторические, лингвистические, мифологические и физиологические проблемы. В противоположность немецкому идеализму и раннему романтизму значение слова «женщина» приобрело, кажется, иной смысл. Если раньше название «женщина» обозначало ее качество возлюбленной, союз с ней воспринимался как истинная «гуманность», теперь все больше оно означало «мать», а связь с нею – возврат к «естественности» и гармоничную жизнь в лоне природы.

Просвещение отрицало гендерные различия в психике, провозглашая равенство полов и приравнивая человеческое существо к буржуазному мужчине. Эта теория была выражением попыток гарантировать женщинам социальную свободу и равенство. Как только буржуазное общество укрепило свое положение и отступило с прогрессивных политических позиций, оно больше не нуждалось в понятии равенства полов. Теперь ему требовалось учение, пропагандировавшее естественные различия между мужчинами и женщинами для теоретического обоснования их социального неравенства. Хотя новая теория глубже проникала в психологию, ее красивые слова о женском достоинстве и тому подобном просто служили сохранению зависимого положения женщины как служанки мужчины.

Позднее я постараюсь показать, как и почему классовое общество так тесно связано с владычеством мужчины в семье. Однако должно быть уже ясно, что любая теория, провозглашающая универсальную значимость половых различий, будет очень импонировать защитникам мужского, иерархического классового правления. Здесь кроется одна из важных причин того, почему Бахофен завоевал симпатию консервативного лагеря. Однако следует указать, что сам Бахофен в значительной мере опроверг потенциальную реакционную интерпретацию своей теории, радикально исследовав принцип половых различий и открыв ранние социальные и культурные структуры, в которых очевидно проявлялись женское превосходство и авторитет.

Одной из главных особенностей романтической концепции является то, что различия между полами не рассматривалось как нечто социально обусловленное или постепенно развившееся в истории; считалось, что это – биологический факт, который никогда не изменится. Относительно немного усилий было предпринято для того, чтобы установить настоящую природу маскулинных и феминных качеств. Одни рассматривали характер буржуазной женщины как ее «сущность». Другие использовали поверхностный подход к различиям между женщиной и мужчиной. Фихте, например, полагал, что вся разница основана на «естественных» различиях их поведения во время полового акта.

Поздние романтики ставили знак равенства между «женщиной» и «матерью», но они также отказались от туманных предположений и начали проводить эмпирическое изучение принципа материнства в исторической и биологической реальности. Делая это, они добавили чрезвычайную глубину концепции матери. Бахофен, хотя до определенной степени продолжал держаться за понятие «естественности» различий между полами, пришел к нескольким важным новым заключениям. Одно из них сводилось к тому, что природа женщины развивалась из ее жизненной «практики» – ранней заботы о беспомощном младенце, что делалось необходимым в силу биологической ситуации.

Этот факт наряду с некоторыми уже упоминавшимися должен был бы навести на мысль, что Бахофен едва ли был ярко выраженным романтиком, каким хотели бы выставить его Клагес и Боймлер. Как мы увидим, бахофеновское «благословенное» матриархальное общество обладает многими чертами, показывающими его близкое родство с социализмом. Например, забота о материальном благополучии человека и земном счастье представляются одной из центральных идей матриархального общества. В других аспектах также реальность матриархата, как его описывал Бахофен, обнаруживала близкое родство с идеалами социализма и была прямо противоположна романтическим и реакционным целям. Согласно Бахофену, матриархальное общество было первобытной демократией, в которой сексуальность была свободна от запретов христианства и где материнская любовь и сочувствие являлись главенствующими моральными принципами, где тягчайшим грехом было причинение увечья другому человеку и где еще не существовало частной собственности. Как указывает Келлес-Краус[59], Бахофен характеризовал матриархальное общество, ссылаясь на древнюю легенду о вечно плодоносящем фруктовом дереве и волшебном источнике: они высохли, когда человек обратил их в частную собственность.

Часто, хотя далеко не всегда, Бахофен проявляет диалектическое мышление. Обратите внимание на такое замечание: «Ради того, чтобы быть понятной, деметрианская гинекократия требует допущения более раннего, грубого состояния дел, которое было бы прямо противоположно основным принципам деметрианского образа жизни, который возник в борьбе с этой более ранней ситуацией. Таким образом, историческая реальность матриархата является свидетельством исторической реальности гетеризма[60]». Философия Бахофена во многом сходна с философией Гегеля: «Переход от материнской концепции существования человечества к отцовской был самым важным поворотным пунктом в истории отношений между полами… В подчеркнутом отцовстве мы находим освобождение человеческого духа от феноменов природы; в успешном введении отцовства мы находим возвышение человеческого существования над законами телесной жизни»[61].

Для Бахофена высшая цель судьбы человека есть «подъем земного существования к чистоте божественного принципа отца». Он видит победу отцовско-духовного принципа над принципом матерински-материальным, исторически реализовавшуюся в победе Рима над Востоком, а именно – над Карфагеном и Иерусалимом: «Именно римская мысль побудила европейцев поставить свою печать на всем мире. Эта мысль была такова: только свободное правление духа, а не какой-либо физический закон определяет судьбы народов» (Там же).

Существует очевидное противоречие между Бахофеном, восхищающимся гинекократической демократией, и Бахофеном – аристократом из Базеля, выступавшим противником политической эмансипации женщин и говорившим: «В силу обстоятельств демократия всегда прокладывает путь тирании; моим идеалом является республика, управляемая не большинством, а лучшими гражданами»[62]. Это противоречие проявляется в нескольких различных планах. В философском плане верующий протестант и идеалист выступает против романтика, а философ-диалектик – против натуралиста и метафизика; в социальном и политическом плане антидемократ – против поклонника коммунистически-демократической общественной структуры; в моральном плане защитник протестантско-буржуазной морали – против адвоката общества, в котором правит сексуальная свобода вместо моногамного брака.

В отличие от Клагеса и Боймлера, Бахофен не делал попыток примирить эти противоречия. То обстоятельство, что он позволял им сохраниться, являлось одной из причин того, что он получил столь широкое одобрение социалистов, стремившихся не к реформам, а к полному изменению социальной и психологической структуры общества.

Тот факт, что Бахофен воплощал в себе такие противоречия и едва ли пытался их скрыть, в значительной мере является следствием психологических и экономических условий его личного существования. Размах его человеческих и интеллектуальных интересов был весьма значителен, однако его пристрастие к матриархату явно проистекало из выраженной фиксации на его собственной матери: он не женился до сорока лет, пока мать была жива. Более того, полученные по наследству десять миллионов долларов позволяли ему пренебрегать некоторыми буржуазными идеалами; такое пренебрежение было необходимым для любого поклонника матриархата. С другой стороны, этот базельский патриций был так полностью укоренен в прочных патриархальных традициях, что не мог не оставаться лояльным традиционным протестантским буржуазным идеалам. Такие неоромантики, как Шулер, Клагес и Боймлер, видели в Бахофене только человека, проповедовавшего иррационализм, послушание природе, исключительное главенство естественно-научных ценностей, основанных на кровных узах и почвенных связях. Они разрешали проблему противоречий у Бахофена благодаря односторонней его интерпретации[63].