Книги

Криминальный попаданец 2

22
18
20
22
24
26
28
30

Вежливый стук проводника совпал с ритмичным стуком колес на стыках, набиравшего скорость поезда.

— Ваши билеты, пожалуйста… Кто-то подсядет в пути на второе место? Возможно? Понятно. Может желаете чего, покуда ресторан не открылся? Пивко есть чешское, конфеты, жареная курица. Хлеб есть Бородинский. Ну ладно, тогда я вам чаек принесу. Собственной заварки с душицей. Если что — кнопочку нажмите вот тут.

Радио, тихонько игравшее гимн СССР, сообщило о концерте по заявкам. Запела Клавдия Шульженко:

Клёны выкрасили город Колдовским каким-то цветом, Это снова, это снова Бабье лето, бабье лето! Что так быстро тают листья, Ничего мне не понятно… Я ловлю, как эти листья, Наши даты, наши даты…

Я откинулся на спинку мягкого кресла. Мне было невероятно хорошо. И от того, что еду с удобствами. И от того, что на время скрылся от возможных хищников КГБ. И от того, что еду на Родину. Сибирь, как я люблю её!

И сразу вспомнились еще не написанные стихи Жени Евтушенко, с которым был лично знаком.

Родной сибирский говорок, Как теплый легонький парок У губ, когда мороз под сорок. Как омуль, вымерший почти, Нет-нет, он вдруг блеснет в пути Забытым всплеском в разговорах. Его я знаю наизусть. Горчит он, как соленый груздь. Как голубика — с кислецой И нежной дымчатой пыльцой. Он как пропавшая с лотка Черемуховая мука, Где, словно карий глаз кругла, Глядишь, — и косточка цела. Когда истаивает свет, То на завалинке чалдоночка С милком тверда, как плоскодоночка: «Однако, спать пора — темнеет…» А парень дышит горячо. «Да чо ты, паря!» — «Я ничо…» — «Ты чо — немножечко тово? Каво ты делашь?» — «Никаво». «Ты чо мне, паря, платье мяшь?» — «А чо — сама не понимашь?»

Стихи прекрасно ложились на постукивание вагонных колес по рельсам, поэтому я начал читать его уже вслух:

И на сибирском говорке Сердечко екает в руке Сквозь теплый ситец, где цветы Горят глазами темноты. И вновь с чалдоночкой-луной В обнимку шепчется Вилюй, И лиственничною смолой Тягуче пахнет поцелуй, И вздох счастливо виноват: «Задаст мне мать… Уже светат». Родной сибирский говорок, Меня ты, паря, уберег…

Отъехавшая после стука дверь купе прервала меня.

— Чаек, пожалте, — в руках проводника был поднос, на котором стояли серебристый подстаканник с ароматным (на все купе) чаем, вазочка с печеньем и горка синих упаковок «железнодорожного» сахара (на два кусочка каждая). — Ресторан откроется через полчаса, но я могу вам блюда прямо в купе доставить.

Я на миг задумался, потом отрицательно мотнул головой:

— Спасибо, сегодня сам схожу, а потом — да.

Отхлебнул чаёк. Да, не соврал проводник — чай шикарный. И не только за счет душицы, но и в целом, по сравнению с теми пакетиками, которые будут продаваться в будущем…

Евтушенко, сколько споров о нём было. Я Евгения знал хорошо, вместе охотились на медведя в его родном поселке Зима, в «Молодежку» иркутскую он часто заходил, бухали, его поэму там впервые опубликовали… Или опубликуют. Я тогда еще не свернул на темную дорожку, стихи писал.

И сейчас еду к себе — вот такому, чистому и наивному. А поэма был про тореадора. Помните:

Я публика,               публика,                          публика, Смотрю и чего-то жую. Я разве какое-то пугало? Я крови, ей-богу, не пью. Самой убивать —                            это слякотно, И вот, оставаясь чиста, Глазами вбивала по шляпочки Гвоздочки в ладони Христа. Я руки убийством не пачкала, Лишь издали —                         не упрекнуть! — Вгоняла опущенным пальчиком Мечи гладиаторам в грудь.

Нормальный был Женя (тьфу, есть а не был), талантливый человек, живущий той правдой, которую искренне считал истинной правдой. Поэтому и:

Есенин, милый, друг друга мы браним Парнас российский дрязгами засерен, Но все ж мы чем-то связаны одним — Любой из нас хоть чуточку Есенин…

Да, именно поэтому он способен был сказать:

…не учил меня быть коммунистом — Он учил меня Блоку и женщинам,                             картам, бильярду, бегам. Он учил не трясти                  пустозвонным стихом, как монистом, Но ценил, как Глазков,                      звон стаканов по сталинским кабакам…

Истинный талант сочетает «Хотят ли русские войны?» и «Идут белые снеги», мало задумываясь о том, что мелкие существа будут судить-рядить о нем в соцсетях и на кухне за стаканчиком водки. Он сам выбирает, где и как ему жить, но проживая в США он остается в сотни раз большим русским, чем тетя Мотя из Хайфы, и в сто крат большим патриотом, чем лживый Солженицин или двуличный Жириновский. Его работы бессмертны, в отличие от творчества будущих (после разрушения СССР) мотыльков: манерного завистника Быкова, простоватого Боба Дилана, злобной компиляторши Светланы Алексиевич…

Между прочим в СССР Евгения приняли (уже приняли) в Литературный институт без аттестата зрелости (из школы выгнали за хулиганство) и почти одновременно — в Союз писателей, в обеих случаях сочтя достаточным основанием первый сборник.

А ведь и я мог пойти по этому пути возвышения. Нет, не как поэт — куда мне до «идут белые снеги, как по листьям кружа…», но как журналист. Девчонки и водка, что уж лукавить, сбили меня с пути. Учился же без напряжения в вузе, три с половиной года армии могли обернуться воинскими сборами и военной кафедрой, больше трех лет бы сэкономил. А в журналистике вполне мог бы и собкором стать для центральной газеты или журнала всесоюзного…

В животе, промытом чаем, квакнуло. Ах да, ресторан. Прошел тамбур и вот я занимаю место за угловым (привычка с прошлой жизни прятать спину) столико и говорю официанту (в этом времени мужчины охотно идут в сферу обслуги):

— Никого больше не подсаживай. Мне — полный обед по твоему выбору и триста грамм водочки…