— Ты, кажется, не в себе, Митрандир. Я не хочу с тобой спорить.
— Почему же? В спорах рождается истина, — с горечью напомнил маг. — Будь она неладна…
— Я не хочу с тобой спорить, — сухо пояснил эльф, — лишь потому, что, в отличие от тебя, все-таки склонен ценить нашу давнюю дружбу, в последнее время с каждым днем подвергающуюся все более серьезным испытаниям. Хотя, конечно, никто не запрещает тебе иметь и собственное мнение на этот счёт, отличное от моих скудных, узких и старомодных воззрений.
Гэндальф первым опустил взгляд.
— Хорошо. Давай забудем этот разговор. Я, знаешь ли, не хочу Сарумана оправдывать, но и осуждать тоже, прости, не стану. Гэдж для него — больше, чем просто ученик и объект странного «изыскания», я, увы, все-таки верю в это, как ни трудно тебе такое принять. И… ещё одно.
— Что?
— Не нужно заставлять меня делать выбор между дружбой и убеждениями, Келеборн. А то ведь я, чего доброго, могу выбрать и убеждения.
— Иного от тебя всегда было трудно ожидать, Серый. — Келеборн помолчал, точно пытаясь решить для себя, стоит ли продолжать неприятные, да и бессмысленные, по сути, препирательства. Сдержанно вздохнул, видимо, все же полагая разумным на этот раз уступить. — Ну ладно, забудем… и пусть это останется между нами. Все мы сегодня устали и взвинчены, и не всегда можем отдавать себе отчет в собственных словах, мыслях и чувствах. Обещаю не держать на тебя обиды… Хотя, — добавил он с примирительным полушутливо-полусерьезным негодованием, — иногда твоё необъяснимое упрямство способно вывести из себя даже замшелый пень. Впрочем, не сомневаюсь, что рано или поздно твой здравый смысл все-таки возьмёт верх над всеми причудами, и наши досадные разногласия сменятся полезным для нас всех пониманием и надежным товариществом.
— Что ж, добре. Я тоже не хочу в этом сомневаться, — чуть помедлив, произнес Гэндальф. Сосна за забором вновь проснулась и отрывисто, громко скрипнула, точно пытаясь поставить последнюю точку в разговоре…
Из темноты бесшумно выступил эльф в сером одеянии — Эллоир, — что-то негромко произнес, обращаясь к Владыке. Келеборн коротко кивнул.
— Уже? Ну, хорошо. Найди Гвиниона. Через час дружина должна быть готова к переправе. Из Лориэна вышли несколько «лебедей», — пояснил он Гэндальфу, — и нам лучше не медлить. Постараемся переправиться через Андуин на рассвете, пока над рекой стоит туман. Можешь спуститься на берег, к Ивовой заводи, если хочешь проститься.
— Хорошо. Я непременно приду, — сказал волшебник. И надолго умолк — слов у него больше не имелось, да ему и не хотелось сейчас ни о чем говорить. Ни с кем бы то ни было: ни с эльфами, ни с Келеборном, ни даже с самим собой.
***
Рассвет — там, за лесом — медленно разгорался. Саруман стоял возле окна, наблюдая за тем, как проступает из предутренних сумерек, точно нежный акварельный рисунок, новый день, как светлеет на востоке небо, как за изгородью медленно, точно появляясь из мутной воды, обозначаются верхушки окружающих Росгобел сосен…
По-прежнему горели свечи — вернее, огрызки свечей, пятная кляксами света побуревший кинжал. Гарх дремал на печной полке, иногда вздрагивая во сне. Белый маг откинул край занавески, чтобы взглянуть на мальчишку: Гэдж лежал на спине, из подмышки его торчала дренажная трубка, рука у локтя была перебинтована чистой тряпицей. Все «рукодействия» были закончены меньше получаса назад — и порой магу начинало казаться, что дыхание орка выровнялось, и из него исчезла тревожная клокочущая нотка, что кожа мальчишки уже не такая прозрачно-серая, как раньше, что он не в глубоком беспамятстве — просто спит…
Что, если Саруман ошибся в предположениях? Что, если «проверка», проведённая там, в Крепости, была основана на ложных предпосылках и оказалась в корне неверной? Что, если соваться в тайны крови и человеческого естества изначально было слишком глупой и самонадеянной затеей, и постичь их не дано ни ограниченному человеческому уму, ни дерзкому и пытливому — порой даже чересчур пытливому! — разумению волшебника?
Белый маг держал в руках тонкий кожаный шнурок. Пальцы его ни на секунду не оставляли полоску кожи в покое: перебирали, крутили, завязывали на шнурке узелки; один узелок — миновала особенно тягостная минута, второй — другая…
Ещё ничего не известно, слишком мало времени прошло, говорил он себе. Слишком мало, чтобы ждать каких-то изменений и делать какие-то выводы. Надежда ещё есть… по крайней мере — до рассвета. Ещё полчаса, час… Надо подождать… Надежда есть — не может не быть…
Чуть скрипнув, приоткрылась дверь, вошёл Радагаст — тихо, почти неслышно. Сообщил вполголоса: