Со стороны смотрящих во все глаза кухонных работников всё произошло в один миг. Только «любимый» начальник стал поднимать руку, чтобы ткнуть хариусом в лицо их добровольному помощнику (сравнительно безобидное чудачество, которое многие испытали на себе), как тот сам ткнул Петра Никаноровича ребром тёрки в шею.

Не вставая с табурета, Пласт посмотрел на замерших работников. Увидел повёрнутые к нему лица и застывшую на них смесь ужаса и восторга и, пожалуй, злорадство. Вздохнул.

– Убил? – с какой-то странной интонацией спросила повариха.

– Да нет. Очухается, горазд он у вас орать, вот и притомился.

– Спасибо.

И опять почудилось Степану Тимофеевичу, что благодарит она не за то, что жизнь сохранил, а за то, что чуть не убил. Хотя чего странного-то, видно же – дерьмо, а не человек.

– А сколько он так пролежит в беспамятстве? – опять спросила повариха.

– Да не волнуйтесь, бабоньки, через полчасика оклемается.

– Да чтоб он издох, ирод, век бы его не видеть, паскудину, – в разговор вступила дородная тётка, которая до этого передала Пласту тёрку.

– Хм, ну, девоньки, век я вам не обещаю, но, думаю, сегодня он вам больше мешать не будет.

– Опять ударишь?

– Зачем? Просто попрошу, начальничек у вас человек тонкой душевной организации, думаю, он мне не откажет.

– Дядька Степан, а как ты его ловко-то тёркой, – молодой парень, чистивший до этого грибы, выглянул из-за крупной кухарки. – А я и не знал, что тёркой драться можно…

– А чего ж нельзя-то, умеючи вот и рыбой можно.

– А вы умеете, да? Вы красный командир, да?

– Так, Яков, хорош языком молоть! Почистил грибы? Обжаривай и сметаны не жалей.

– Глаш, давай форель сделаем по-анжуйски с нашим соусом и котлетки.

– А давай, Шур. Пусть этот гусь с Москвы пальцы пооткусывает! Так, Нюрка, вот тебе фарш. Шур, третьей рыбой хариус?

– Не, у нас там минога есть, её берите.

– Яков, слышал? Как грибы обжаришь, тащи её сюды.