Тогда он со всех ног ринулся к месту происшествия, обежал вокруг озера, обогнул раскуроченный машинами котлован и через десять минут, весь взмыленный, как загнанный во время гонки скакун, которого вот-вот пристрелят, оказался у радловского дома.
Дом был цел и невредим, но позади него взрывали горную породу. Склон древней горы, нависавший над поселком каменным щитом, был выворочен наизнанку, в воздухе беспощадной шрапнелью летала щебенка – в нескольких зданиях по эту сторону даже оконца расколошматило. Возмущенные жильцы повалили наружу да так и встали, как вкопанные, да рты разинули, завороженные огненными столпами.
Ближе всех к месту взрыва несокрушимой глыбой стоял Радлов. Щека его была распорота осколком камня, из нее лилась кровь, не переставая, а глаза были мутны и черны, и там, в непроглядной тьме этих глаз, угадывался призрак грядущих разрушений.
Глава одиннадцатая. Птицы
Тринадцатого мая, еще засветло, в селение по реке прибыла лодка. Лодка была довольно широкая и длинная, рассчитанная на двух гребцов, с выступающей позади кормой. Она проследовала до самого устья и причалила к берегу – дальше, в озеро, не пустили из-за строительных работ. В носовой части суденышка сидела Тамара. Женщина куталась в плотную темную шаль настолько, что даже лица не было видно, но все равно иногда вздрагивала от холода, накопившегося в теле за время пути. Посередине расположились двое серых, невзрачных мужчин, вооруженных веслами. А на корме, застланной парусиной для защиты от сырости, стоял гроб. Его закрепили с помощью веревки, обмотав шаткую конструкцию на несколько раз, но и под веревкой он трепыхался в такт раскачиванию лодки – съезжал чуть влево, потом чуть вправо и обратно, соблюдая одинаковые паузы в своем незамысловатом движении. Потому к шелестящему звуку бьющихся о борта волн и скрипу дерева от весел добавлялся размеренный, натужный скрежет.
Как только добрались до берега, гребцы отвязали гроб и потащили его к радловскому дому, спотыкаясь о многочисленные осколки камней. Тома шла впереди, показывая дорогу, и по-прежнему прятала лицо в складках ткани. Редкие прохожие глядели на процессию с беспокойством.
Во дворе прибывших встретил Радлов. Он за последнюю ночь осунулся пуще прежнего и с трудом управлялся со своим грузным туловищем, потому начинал то покачиваться не к месту, то бессознательно ощупывать себя, как бы желая удостовериться, принадлежит ли ему та или иная часть его же непослушного, отяжелевшего тела – недостаток сна сказывался на нем весьма сильно.
На безрадостную ношу, которую внесли гребцы, он посмотрел как-то ошалело, ничегошеньки не понимая, и долго ворочал языком, при этом не в силах произнести хоть что-нибудь внятное. Наконец собрался с мыслями, выдавил из себя:
– Чего это? – и принялся странно, глазами навыкате таращиться то на жену, то на подношение.
Шаль с лица Тамары спала, и Петр увидел впивающийся в него колючий взгляд, полный то ли неясного укора, то ли ненависти. Лицо Томы было изможденным и опухшим, а губы сухие, бескровные, почти белые. Женщина сделала над собой усилие, буквально заставив свой рот раскрыться – слипшиеся воедино омертвелые губы разорвались, занемевший язык шевельнулся, дугой уперся в верхнее нёбо, тут же оттолкнулся от него и породил одинокий звук «л». Затем только Тома произнесла:
– Лиза, – и после еще одной схватки с собственным голосом добавила: – Лиза там.
Не дожидаясь ответа от мужа, она скрылась внутри дома. Грузчики вслед за ней внесли гроб, почти сразу вернулись на улицу и обратились к Радлову без какого-то особенного сочувствия:
– Горе горем, а заплатить нужно.
Петр посмотрел затуманенным взором куда-то сквозь них, полез в карман, на ощупь вытащил смятые деньги и протянул говорившему, при этом ткнув его в грудь. Тот взял пачку, расправил ее хорошенько, пересчитал, кивнул удовлетворенно, и работники исчезли.
Радлов долго еще стоял посреди двора, как бы оглушенный, и пытался расшевелить застывшие от бессонницы мысли, дабы понять, что теперь делать, однако ответа на этот страшный, въедливый вопрос никак не находил.
Позже пришел Лука, подавленный и молчаливый.
Радлов встретил его в прихожей, у самого порога, и тихонько проговорил:
– Ты, наверное, зря сегодня…
– Пусть войдет! – громко донеслось из комнаты с жесткой, требовательной интонацией.
Тогда Петр посторонился, пропуская гостя, Лука сделал несколько шагов вглубь помещения и увидел дубовый гроб, установленный на двух табуретках – хоронить ведь только назавтра решили. Крышка была плотно прибита, по всей видимости, еще до переправы по реке, но ни эта предосторожность, ни резко бьющие в нос отдушины не спасали от запаха тления.