Кстати о палатках: Лелека и Болека Мишаня не напрасно называл профи в туризме. Все снаряжение у них было красивое, прочное и вместительное, но вместе с тем очень легкое и занимавшее в уложенном виде совсем мало места. Принадлежавшие друзьям капроновые жилища, в которых мы спали, со всеми растяжками, колышками и тентами весили от силы килограмма два, а поместиться при этом могли в не очень-то и объемистый карман на клапане рюкзака. Да, многое изменилось за последние годы. Вот лет десять назад, когда мы с Мишелем ходили в двухдневные походики, мне приходилось таскать настоящее брезентовое чудовище, тяжеленное и неудобное в установке, как чехол для танка, да к тому же занимавшее почти весь рюкзак, так что запасные носки еще кое-как в него вмещались, а вот продукты уже нет. При этом, если в означенной палатке спало больше двух человек, лежать они могли только на боку и переворачивались на другой бок только вместе, по команде. Ходить с такой ношей было истинным мучением, потому что уже через полчаса ключицы под лямками начинали прогибаться, а язык свешивался до третьей пуговицы на манер пионерского галстука…
Одно лишь было плохо в новом снаряжении — для нас, по крайней мере — и сами палатки, и растянутые над ними на случай дождя тенты имели радостную яркую желто-синюю «сигнальную» расцветку и видно, даже в лесу, их было издалека. Для обычного похода это, безусловно, было преимуществом, а вот для нашего теперешнего предприятия…
Из-под жовто-блакитного, как петлюровское знамя, тента нашей палатки выбрался, пятясь задом на манер лангуста, Сергей — видимо, я своей возней его все-таки разбудил. Мы перекинулись обычным «Утро добрым не бывает» — «И Вас туда же!» и разошлись: он — к ручью, по моим стопам, а я — к костру, вокруг которого уже суетились Болек и Мишель.
Здесь тоже видна была рука опытного мастера: над костром между двумя сосенками был натянут тонкий металлический тросик, а с него свисали цепочки с крючками, и уже на этих крючках висели над почти бездымным огнем два плоских закопченных котелка, которые Болек именовал «каны». В обоих канах бурлила вода и Миша, словно заправский кулинар, что-то засыпал в них из передаваемых ему завхозом Болеком пакетиков.
Из второй, стоявшей ближе к костру, палатки выполз на четвереньках Лелек. Сев на пятую точку и обувая кроссовки, он пожелал всем доброго утра…
— Или уже дня? Или вечера? Ростик, сколько сейчас по солнышку?…
После этого он вытащил свой видавший виды безразмерный рюкзак, порылся в нем, ощупал многочисленные карманы и встревожено поинтересовался:
— Слушайте, мужики, а как у нас насчет, экскьюз ми, туалетной бумаги?
— Елки-палки! — Миша выпучил глаза и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. — Дома забыл, на тумбочке. Все пятьдесят четыре метра… — и, повернувшись к Болеку, сказал задумчиво: — Слушай, дружище, у нас… э-э-э… возникла большая проблема, да ты и сам слышал… В общем, придется твой волшебный блокнот употребить на общее благо.
Мишель, разумеется, дурачился — вышеозначенных рулонов у нас имелось в избытке, — но простодушный литератор перепугался страшно и, прижав к груди дрожащие лапки, по очереди переводил умоляющий взор на каждого из нас троих.
Первым не выдержал сам Михаил, а за ним и мы с Лелеком, схватившись за животы и корчась от смеха, повалились на покрывавшую землю хвою. Болек, наконец, понял, что его сокровищу ничто не угрожает и, будучи человеком незлобивым, тут же присоединился к общему веселью…
Это идиллическое утро запомнилось мне очень хорошо. Потому что в последующие дни смеяться нам почти не доводилось.
Через четыре часа бешеной гонки по петляющей лесной дороге сидевшие в головном джипе братки увидели качающееся впереди облако пыли, а еще через несколько минут нагнали потрепанный пятьдесят первый «ГАЗик» с косой красной полосой и полустершейся надписью «Техпомощь» на борту. Посреди густого мрачного леса, в десятках километров от населенных пунктов, надпись эта выглядела по меньшей мере странно.
Поравнявшись с грузовичком, передний внедорожник некоторое время шел с ним бок о бок, а его пассажиры — круглоголовые ребята с мощными челюстями и помятыми от бессонной ночи физиономиями — внимательно разглядывали сквозь тонированные боковые стекла сидевшую в кузове разномастную компанию в брезентовых штормовках и камуфляжных армейских куртках. Компания состояла из дюжины разновозрастных мужичков с бородами и без и нескольких девиц с растрепанными от встречного ветра прическами. Все они гнездились в кузове на целой горе пестрых рюкзаков и прочего походного снаряжения. Мужички при виде иномарок нахмурились, а девицы приветливо замахали сидящим в джипе боевикам руками, заулыбались и стали кричать что-то неслышное за ревом моторов.
— Девки у них ни че, я б таким отдался, в натуре… Только слышь, Вован, это не те, гадом буду. Это типа просто туристы, потому как тех пятеро должно быть, и без девок.
Один из сидевших сзади «быков» просунул голову между спинок передних кресел, обращаясь к восседавшему рядом с водителем огромному верзиле по кличке Вова Большой, бывшему в этой кавалькаде за главного.
— Сам вижу, не Паниковский.
Вову Большого Клещ назначил старшим не только за воистину голиафовские габариты, но и за редкую образованность: прежде чем заняться единственно возможным для настоящего пацана делом, он успел закончить целых восемь классов в забытой богом школе на шахтерской окраине одного из отдаленных таежных райцентров, и любил поэтому щегольнуть в разговоре решительно неизвестными остальной братве именами или терминами.
Влезший со своим комментарием Вовин подчиненный по кличке Самолет — как-то по пьяни он выпал с балкона третьего этажа, но каким-то чудом остался цел и почти невредим, только слегка прихрамывал с тех пор на правую ногу — не знал, кем был Вовин знакомый по кличке Паниковский, но общий смысл уловил верно, а потому сконфуженно замолчал и от дальнейшей демонстрации своих умственных способностей благоразумно отказался.
— Вот что, Сиплый, — обратился командир к молчаливому водителю, — поморгай Марсу и причаль-ка на обочину.