— Как сказать…

— Так и скажи. Она многим мужчинам нравится, не то, что я, — с неожиданной горечью сказала карлица.

Такие жалобы человека с ее судьбой трудно обсуждать. Как я мог убедиться, Матрена была умной женщиной и, вероятно, очень болезненно переживала свой физический недостаток. Я попытался ее хоть как-то утешить:

— Думаю, многие люди с нормальным ростом завидуют твоему положению. К тому же в наше время быть царями слишком опасное ремесло.

— Да, слышно Самозванец идет на Москву, а московский народишко люто покойного царя ненавидит. К тому же подметные письма по всей Москве ходят, — неожиданно переменила она тему разговора. — Царицу жалко, голубиная душа! Ты сможешь им помочь?

— Я бы с радостью, да только чем и как!

— Вот и мне помочь нечем, — грустно сказала она, — гляжу на них, и сердце кровью обливается.

Мы помолчали. Вдруг Матрена тронула мое колено своей маленькой, детской рукой.

— А Ксении ты нравишься, я приметила!

— Что толку, ей сейчас не до того.

— Девка-то в самой поре, — продолжила говорить Матрена, — царь-то покойный ее за иноземных князей прочил, да все у него не получалось. Послов по разным государям засылал.

Мы помолчали.

— А пору сердце не выбирает! — вдруг сказала она.

— Тоже верно, — согласился я, — только я не иноземный князь, да к тому же женат.

— Это плохо.

— Что плохо? — невесело засмеялся я. — Что не князь или что женат?

— Все плохо. Чует мое сердце, быть беде.

Возразить было нечего. Она чуяла сердцем, а я знал по книгам. Да и так было видно, что не усидеть на престоле сыну Бориса. Чем-то тревожным и ядовитым был пропитан кремлевский воздух.

— И я сласти греховной не познала, и Ксения не познает, — продолжила карлица. — Видно, такова Господня воля. Останется царевна навеки девкой.

— Думаю, что не останется, — неохотно сказал я, зная легенды о судьбе царевны. — Только ничего хорошего для нее в этом не будет.