Делать до вечера мне было совершенно нечего, разве что пнем торчать в царских сенях. Я решил сделать вид, что ведусь, и разузнать, кому так сильно перешел дорогу, что на меня собираются напасть среди бела дня в центре столицы. Естественно, что идти безоружным я не собирался.

— Подожди меня здесь, я скоро, — решительно сказал я, стряхивая девичью ладонь со своего рукава.

— Нельзя, сразу пойдем! — взмолилась она.

— Отстань, мне по нужде надо сходить, до Опухтиных не дотерплю! — выдвинул я последний, самый веский аргумент.

— Ладно, только быстро, — скорчив недовольную мину, согласилась девушка. — А то, может, по пути в кустики зайдешь? Чего зря время терять!

— Никаких кустиков, — решительно сказал я и вернулся во дворец.

В помещение царевны меня пропустили беспрепятственно. Ни Ксении, ни Марфы там не оказалось, так что предупредить, что я ухожу, оказалось некого. Я, не задерживаясь, надел свою кольчугу, опоясался саблей и вернулся к коварной посланнице.

— Саблю-то зачем взял, или кого боишься? — спросила она, не скрывая недовольства.

— Боюсь, — сознался я. — Мало, что ли, лихих людей в Москве?!

— Ладно, идем скорее, а то Ванька-то помрет, нас дожидаясь!

— Так может, лучше все-таки лошадь взять? — поддразнил я посланницу.

— Идем уже, — без остатков былой любезности буркнула она и быстрым шагом пошла не к Боровицким воротам, до которых от Царского двора было рукой подать, а в сторону Спасской башни.

— Значит, говоришь, это в тебя Опухтин влюблен? — спросил я, следуя не спеша за девушкой. Её моя медлительность явно сердила, она все время убегала вперед, потом оглядывалась и замедляла шаг, нетерпеливо ожидая, когда я догоню.

— В меня!

— А почему ты такая сердитая?

— Ваньку жалко, помрет без покаяния!

— А я-то тут причем, я не поп.

— Мое дело сторона, меня попросили тебя позвать, я позвала. Только ты, смотрю, идти не хочешь, еле ноги ставишь. Марья Ивановна за то тебя не похвалит!

— Какая еще Марья Ивановна? — удивился я.

— Как какая, Опухтина, Ванькина матерь!