— Рвотных продуктов.
— Меня очень легко запутать, доктор. От обилия терминов голова у меня идёт кругом. Нельзя ли нам ограничиться блевотиной?
— Фельдшеры сразу моют тазик для рвотных продуктов, если приходится его использовать. Грязные полотенца и простыни уже наверняка выстираны.
— Ничего страшного. Образцы я собрал.
— Собрали?
— Как вещественное доказательство.
Младший обиделся. Более того, ужасно разозлился. Это же безобразие. Содержимое его желудка, до которого никому не должно быть дела, собирают в пластиковый пакетик, без его разрешения, более того, без его
Он, разумеется, не принимал ни ипекака, ни другого рвотного, так что никаких улик против него им не найти. Но он всё равно злился, из принципа.
Возможно, доктора Паркхерста тоже возмутило это самоуправство детектива, от которого на милю несло фашизмом и фанатизмом, потому что голос его резко изменился.
— Мне нужно осмотреть нескольких больных. Надеюсь, что к вечернему обходу мистер Каин придёт в себя, но я хочу, чтобы до завтра вы его не беспокоили.
Ванадий никак не отреагировал на просьбу врача.
— Ещё один вопрос, доктор. Если это острый нервный эмезиз, как вы предполагаете, не может ли быть для него другой причины, помимо душевной боли, вызванной скоропостижной смертью жены?
— Не могу представить себе более очевидной причины.
— Вина, — ответил детектив. — Если он её убил, не может ли всесокрушающее чувство вины, точно так же, как душевная боль, вызвать острый нервный эмезиз?
— Не могу этого утверждать. Я не психиатр и не психолог.
— Мне достаточно вашей догадки, доктор.
— Я — врач, а не прокурор. И не привык кого-либо обвинять, особенно моих пациентов.
— Очень прошу, удовлетворите моё любопытство. Первый и последний раз. Если причиной может быть душевная боль, то почему не вина?
Доктор Паркхерст долго обдумывал вопрос, хотя ему сразу следовало послать детектива ко всем чертям.
— Ну… да, полагаю, такое возможно.