Чем же была обусловлена эта вера и даже их публичные признания в ее истинность? Лицемерием, трусостью, небезосновательным опасением за собственную жизнь?

Это — боль наша. Всенародная, неизбывная боль нашего горя еще на многие-многие годы. Боль и позор.

Психология поведения современников Косарева, их образ мышления, и его тоже, формировался под впечатлением громких судебных процессов, начавшихся с 1934 года. На их сознание воздействовали многочисленные публикации в газетах о допросах и признаниях обвиняемых — людей известных, а в недалеком прошлом даже и популярных в стране. Некоторые из них проходили в следственных материалах и привлекались к суду неоднократно, каждый раз — по более глубокому обвинению. У многих людей нет-нет да возникали смутные сомнения, но вера в правдивость печати оказывалась сильнее.

Процессы происходили в «завершающий период строительства социализма в основном». С каждым годом все ощутимее чувствовалось приближение к желанной великой цели. К ней шли трудным путем, с величайшим напряжением моральных и физических сил, порой через большие испытания, даже лишения. Потому-то и предстали перед народом обвиняемые на тех процессах — не в образе противников, а непримиримых врагов всенародной борьбы за социализм.

Можно ли было относиться к врагам общенародной цели, сторонникам реставрации капитализма в СССР равнодушно, без ненависти?

Судили на тех процессах относительно не так уж многих людей. Потому-то элементарная логика и подсказывала продолжение суждения: «Разве их жалкая кучка, сама по себе, могла представлять реальную угрозу огромной стране, социалистическому строительству и многим миллионам его участников, без опоры внутри страны? Без массовой организации ее грязного дела? Не могла! Это — понятно каждому. Значит, должен быть, не мог не быть большой заговор — с тысячей, сотнями тысяч его участников!..»

И этот «заговор» усиленно «раскрывали» «ревнители спокойствия народа» Ягода, Ежов и Берия. От «имени народа» и «во имя его самого» они с многочисленными сообщниками творили «очищение от скверны» всюду. И в рядах комсомола тоже.

И еще была у молодежи, казалось, неистребимая, непререкаемая вера в Сталина, в его величие, глубокую прозорливость, всеосведомленность, непогрешимость — вера почти в его святую правоту. Пели о нем искренне, с воодушевлением:

Слова и ноты этой песни родились в то жуткое время и были опубликованы многими газетами. С нее начинались утренние передачи Всесоюзного радио. Звонкие голоса комсомольцев быстро разнесли песню по стране.

Одновременно печать набирала и нагнетала тему о «врагах народа». С декабря 1937 года ответственным редактором «Комсомольской правды» стал Николай Михайлов. На это он красок не жалел.

Косарев, конечно же, в который раз воскрешал в памяти многие события своей работы и личной жизни. Скрупулезно, с пристрастием анализировал их, пытался даже уличить себя в утрате бдительности. И никак не мог найти для того оснований: «вроде бы все всегда было в норме — политической близорукостью не страдал. Скорее наоборот — активно помогал партии изобличать оппозиционеров и уклонистов всех мастей и оттенков; громко во всеуслышание персонально клеймил всех их, и искренне верил, что вершит правое, чистое и честное дело…»

И невольно в памяти возникали эпизоды из событий минувших лет.

«Когда же снаряды серьезных обвинений стали падать в «комсомольском квадрате»?»

Вспомнились, наверное, события — далекие и близкие. Те, к которым имел косвенное, весьма отдаленное отношение (генсек — всегда генсек, и за все, что творится в комсомоле, он несет моральную ответственность), и те, что касались его непосредственно…

Кажется, первый удар пришелся в 1929 году на Тараса Кострова. Здесь у Саши имелись прямые основания для таких размышлений: «При Тарасе «Комсомолка» допускала ошибки в оценке позиций правых уклонистов. Костров сам по этому поводу публично выступил с покаянием…»

Следующим возник Лазарь Шацкин. Косарев не мог не вспомнить, как в 1930 году он издал брошюру «Комсомол в борьбе за линию партии». В ней он и воздал «на всю катушку» Шацкину — за примиренчество со взглядами опять-таки правых. За ту брошюру многие авторитетные работники Косарева хвалили: «Актуально, смело, принципиально!..» Иначе он и не мог. По Шацкину получалось, что тот, кто не был в той или иной оппозиции, кто никогда не уклонялся от линии партии, тот не может быть стойким большевиком, очевидно, по правилу: «На чем же ты научишься, если не на собственном опыте или на собственных ошибках». Много и часто Косарев беседовал с Бубекиным о таких вывертах Шацкина.

А это произошло в декабре 1930 года. Тогда он санкционировал «Комсомольской правде» публикацию статьи «Непростительная «забывчивость». О брошюре тов. Чаплина «Основы юношеского движения». Санкционировал, наверняка сокрушаясь: «Эх, Коля-Коля! Ну что же ты наделал? Ну, прочитал ту лекцию на центральных комсомольских курсах… А зачем же поддался на уговоры пропагандистов и напечатал в «Юном коммунисте», а потом в издательстве «Пролетарий» эту лекцию в виде пособия для кружков по истории юношеского движения. Ведь были же в ней упущения? Были! И как ты только мог, умная голова, в брошюре на такую тему не подчеркнуть, кто комсомол является боевым помощником партии в борьбе за ее генеральную линию? А ведь не только не подчеркнул — даже не обмолвился… Время пришло — тебе и это лыко в строку, мой любимый медведь, вшили… А результат? В итоге подсказали «с самого что ни на есть верху» ивановским комсомольцам сногсшибательную «идею» — вынести на комсомольскую конференцию, а затем и на девятый съезд комсомола предложение — снять с Чаплина и Шацкина звание почетных комсомольцев. Я же сам на той конференции был. А что оставалось делать? Под высоким контролем стоял этот вопрос. Немудрено, что и на других комсомольских конференциях такие решения были приняты.

На съезде же такое решение прошло без сучка и задоринки — сняли почетное звание с ветеранов движения…»

Выступая на IX съезде ВЛКСМ, Косарев, напомнив, что Чаплин был «прекрасным и способным комсомольским работником», искренне сокрушался, что Николай не смог «превозмочь себя». Превозмочь? В чем?!

А события аналогичного характера наслаивались одно на другое.