— Сами могли бы судить, сударь, что, ежели вас, офицера, люди, с которыми вы не имели чести быть знакомы, через полчаса начинают в столоначальники прочить, так тут какой-то подвох сокрыт. Вы же, как малое дитя, таким ловкачам доверились, как Суржиков и Коржиков! Да это ж — Гога и Магога!

— Да что вы такое говорите? — пролепетали будто сами собой губы Александра.

— Говорю, что знаю! — нахмурился писарь. — А знаю вот что… Председатель и прочие его сотоварищи, включая Суржикова, давно уж план составили, на кого б свалились все просчеты палаты, все казенные растраты да прочие шалости и безобразия. Вот и удумали найти простачка, который бы невольно принял бы на себя все их грехи, подпись свою поставив под теми бумагами, что о мошенничестве явном говорят. Лицо же это, конечно, ответственными полномочиями обладать должно было, не ниже, стало быть, столоначальника…

— Господи Боже мой! — оперся Александр о плечо писаря — иначе бы упал.

— Так вот, сударь, Суржиков, сам слышал, смеялся, что отыскал в вашей персоне настоящего тюху-матюху, ваню-дураню. «Едва, — говорил, — я на его физиономию в кухмистерской взглянул. так сразу понял, кто нам нужен. Потом мой первоначальный взгляд вполне подтвердился!» Они и пирушку ту затеяли только для того. чтобы вашу бдительность усыпить — усыпили, точно! Стали вы бумаги подмахивать, не глядя, они не только радовались да над вами потешались: «Вот кто в Сибирь-то отправится службу казенную править!» А скоро ревизорская проверка, и если вы даже у нас не будете служить, все равно отыщут вас, ибо присягу вы давали. Ну вот и все… Хотел я, сударь, вам и раньше об этом рассказать, да случая не находил. Постарайтесь больше бумаг, что вам подносят, не подписывать совсем, а ещё бы посоветовал я вам бежать куда подале. Здесь такие волки служат, вы же, простите меня за слово, настоящая овца или… нет! Вы, сударь Дон Кихот Ламанческий, сущий Дон Кихот. И как вы в полку-то служите? Только, уж прошу — меня не выдавайте да и вовсе не ссылайтесь на то, что вам известно правда от кого-то из людей палаты. У меня, Василь Сергеич, семья большая. Мне и десять рублей жалованья терять никак нельзя. Ну, прощайте, и да хранит вас Бог…

Писарь быстро пошел по проулку, а Александр так и остался стоять, будто ноги его приросли к земле. Нет, ему совсем не было лестно, что его назвали Дон Кихотом. Он хотел быть императором, стоящим на страже справедливости, но теперь он им не являлся, хотя и был когда-то монархом России, не сумевшим исправить царящее в стране зло, просто не знавшим о нем.

В ту ночь он почти не спал — все думал, как же поступить ему завтра. Много ходил по спальне, то ложился, то вскакивал, сел за стол и написал два письма: одно — смотрителю придворных конюшен, другое — обер-гофмейстеру. Эти письма поутру он собрался передать Илье и Анисиму, предполагая, что завтра вечером на квартиру он может и не возвратиться. Едва забрезжила заря, умылся и тщательно оделся в парадный офицерский мундир.

Как обычно, без пяти минут девять, вошел в вестюбюль палаты, привычным движением бросил шинель швейцару, поднялся на второй этаж и смело направился прямо к кабинету председателя палаты.

— А-а-а! Василий Сергеич, милости прошу! — сразу поднялся из-за стола председатель, и снова каплюшка табака свисала с его ноздри. — Наверное, по делам служебным, я угадал? А то кто же в такую рань ко мне придет ради праздного словца!

Александр, не желая замечать радушный тон председателя, положил к нему на стол полученный вчера оклад, сказал:

— Возвращаю!

— Что же изволите возвращать, Василь Сергеич?

— Жалованье, восемьдесят рублей. Я их не заслужил.

— Как не заслужили? — прыгали от смеха губы председателя. — Вы исправно отслужили месяц, а посему оные деньги являются вашей законной наградой.

— Нет, сударь! — повысил голос Александр. — Жалованье от казны назначается за труд, а не за игру в болвана или в шута горохового. Ведомо мне стало, какой надобности ради зазвали вы меня на службу, а посему прошу: дать мне на прочтение те бумаги, которые имеют мою подпись!

— Зачем же вам они? — замерла в руке председателя табакерка с откинутой крышкой.

— Хочу прочесть их и рассудить, достойны ли он того, чтобы я их подписал!

Немалое огорчание изобразилось на лице председателя, севшего на стул. Он поднял глаза и осуждающе посмотрел на Александра:

— А вот сие, сударь, уже должностным преступлением назвать можно. Что же это? Являясь ответственным должностным лицом, ставите подпись под тем, чего не читали? А вдруг, Василь Сергеич, вы смертный договор себе подписали? Вдруг изменнический какой лист подмахнули? Ай-ай-ай! Ну что же мне с вами-то делать?

Александр вдруг заметил, что председатель просто смеется над ним. Да, все, о чем он говорил, было сущей правдой, Александр не имел права подписывать бумаг, не прочитав их, но ведь Александр в то же время знал, что подавались ему эти бумаги как раз с расчетом, что читаться они не будут.