Перо застыло в руке Александра, он растерянно посмотрел на Суржикова:

— Так мало?

— Как мало? — широко заулыбался счетовод. — Сие даже слишком много-с! Прежний столоначальник у нас только шестьдесят получал.

Александр все не решался поставить подпись. Он почему-то вспомнил тот вечер в ресторации «Олимп», богатый ужин, пирушку с морем выпитого шампанского, одна бутылка которого, Александр знал, стоила двадцать пять рублей, вспомнил рысаков делопроизводителя Белобородова, и ему стало обидно.

— Так отчего не только восемьдесят? — спросил он с легкой нотой настойчивости и раздражения.

— А сие оттого-с, что у вас оклад такой, милостивый государь, — все так же ласково говорил Суржиков. — вы за жалованье такое подрядились служить, вот-с и получите обещанное.

— Разве же не вы сами, господин Суржиков, мне о наградных говорили? уже без раздражения и настойчивости спросил Александр.

— Ну, положим, и говорил, господин Норов, — чуть дрогнул уголок рта у Суржикова, будто он хотел улыбнуться да скрыл улыбку. — Но ведь мы все здесь сами себя награждаем, а от начальства ничего не требуем да и потребовать не имеем права, ибо ничего такого для нас, мелочи чиновничьей, в Петербурге не заготовили, а коли не заготовили, сами стараемся, иначе никакой мочи прожить на двадцать пять рубликов в месяц нет. А это у меня такой оклад! Спросили бы вы, сколько мой помощник получает…

— И сколько же? — робко, невольно ощущая вину за то, что его чиновники живут так бедно и должны поневоле брать взятки, называемые «наградные», спросил Александр.

— Сколько? А двенадцать пятьдесят, — ответил Суржиков. — Так что сами видите, что оклад ваш несравненно выше моего, выше даже того, что Белобородов имеет. Ну так осчастливьте сей листочек своей подписью да и получите свое жалованье. Ну, а наградные — наградные мы сами как-то ухитряемся для себя добывать, а ежели вы столь чистоплотны оказались, Василий Сергеевич, то не наша в том вина.

Рука Александра машинально, точно это была чужая рука, вывела подпись, так же машинально приняла ассигнации и отправила их в карман сюртука. На ватных ногах вышел Александр в коридор, где уже не слышно было голосов служителей палаты. Спустился вниз, машинально подставил руки, когда швейцар помогал ему надеть шинель. Вышел на улицу и тут услышал чей-то голос:

— Господин столоначальник, за мной пожалуйста!

Кто мог звать его? Кто мог приказывать ему? Александр резко обернулся и увидел писаря палаты, плюгавого с виду недомерка, но на службе тихого и прилежного, всегда смотревшего на Александра с приветливой почтительностью и, как будто, немного с жалостью.

— Чего вам угодно? — почти что строго спросил Александр у писаря, который между тем двинулся вперед по улице, удаляясь от здания палаты. Александр, недоумевая, но чувствуя, что этот человек позвал его не зря, пошел вслед за ним, все спрашивая у него: — Так чего вам угодно? Зачем позвали?

Но тот не отвечал, покуда не свернул в ближайший проулок, где наконец остановился, и Александр остановился тоже.

— Так зачем же вы меня позвали? — уже не без испуга спросил Александр, писарь же, глядя на него с печалью, заговорил:

— А затем, сударь, что больше молчать не мог-с, да-с…

— О чем же… молчать не могли? — совсем перепугался Александр.

— О том, какая участь вам уготовлена, Василий Сергеич.

— Ну и какая же? — затрепетало сердце Александра, а писарь с укоризной покачал головой: