Белобородов поднял руку:

— Слухи Бахуса! Извольте приготовиться! При счете «три» срывайте пробку и пейте все до дна, я же и Василь Сергеич строго будем следить за тем, чтоб вы на пол не много проливали. Хитрецов таких из числа участников ристалища выпрем тут же безо всякой пощады! Ну — один, два, три!

Быстро-быстро задергались руки Бахусовых слуг, судорожно пытавшихся вскрыть бутылки побыстрей, один за другим стали раздаваться хлопки, шампанское полилось или на пол, или в глотки соревнующихся, на троих участвующих в ристалище Белобородов тут же со всей строгостью изгнал из рода, один ушел сам — пробка соседа угодила ему прямо в глаз. Александр не мог удержаться от смеха, видя, как давились вином чиновники, как рыгали они, как исторгалась пенная влага из их ртов, как текла на галстуки, на жилеты, а порой вырывалась и из ноздрей, что заставляло участников фыркать и сморкаться. Но вот появился и тот, кто поднял руку с осушенной бутылкой, и Александр охотно признал за ним победу, а Белобородов выдал ему приз ещё одну бутылку «Вдовы Клико», а всех прочих участников действа попросил уж не спешить и допивать свое вино за столом. Потом сказал:

— Да, братцы-чиновники, все вы пить мастаки, но никто из вас, я знаю, не сумеет выпить шампанское с булем…

— Как же это, с булем? — спросил кто-то, смеясь. — Уж научи, сделай милость.

— А вот как с булем» — сказал Белобородов, вынул из корзины последнюю бутылку, откупорил её, а потом, запрокидывая голову назад, стал вливать в себя вино, совсем не двигая кадыком, которое побежало по горлу Белобородова, как по широкой трубе, но тут Александр увидел и услышал, чего не видел и не слышал никогда — где-то в горле делопроизводителя заклокотало, захрипело, заревело, забулькало, и такой чудный, повергающий в изумление, звук продолжался в течение минуты, пока лилось шампанское. Но вот оно иссякло, горло Белобородова издало последний хрип — и смолкло. А замершие было чиновники заорали, захлопали, заулюлюкали, но Белобородов, громко икнув, скромно потупился и сообщил:

— Не стоит, господа, не стоит. Каждый может произвести такое клокотание, или выпить шампанское с булем. Надобно только вливать в себя вино, не глотая, а вливая, кричать погромче. Вот тогда-то и получится, да-с…

«Ах какие же они умницы, развеселые и ласковые, — думал разнежившийся за столом Александр, ловивший на себе приятельские, теплые взгляды сослуживцев. — Вот ведь и поработать на славу умеют, и повеселиться. Если бы я снова стал императором, я бы непременно отдал указ о награждении всех этих трудяг, работающих на благо моего государства, или Анной или Владимиром, а Суржикову и Белобородову даже Андрея бы дал».

Когда чиновники провожали полупьяного, размягченного Александра, он каждого расцеловал, пообещал быть верным чиновничьему братству, говорил, что обязательно оставит военную службу, тяжелую, полную неприятностей и забот, переедет в Новгород и сделается чиновником и новгородцем, чтобы пребывать в таком состоянии до самой кончины. Сказав это, Александр разрыдался, чем заставил расчувствоваться и других. Опираясь на руку Суржикова, Александр спустился с высокого крыльца, уселся в экипаж счетовода, и когда кони пошли, чиновники, толпившиеся на крыльце, махали платками и кричали вслед уезжавшеу экипажу добрые и слезливые слова. Александр благополучно был доставлен на свою квартиру в черненький, деревянненький домик, где был передан на попечение заботливого Анисима.

… День за днем текли быстро, и Александр даже не замечал этого течения. Каждое утро без пяти минут девять он входил в здание палаты, бросал шинель на руки швейцару, кивком приветствовал экзекутора, теперь низко склонявшегося при появлении столоначальника, легко, по-молодому взбегал по лестнице наверх, слегка кланялся встававшим чиновникам и милостиво говрил: «Садитесь, господа, садитесь». Он по-настоящему ощущал себя императором в палате, и даже знание о том, что председатель является его начальником, не могло изгнать этого ощущения.

Начинался рабочий день. Теперь Александр не принимал посетителей, переложив эту хлопотливую обязанность на плечи рядовых чиновников, которым всецело доверял. Доверял он им настолько, что когда кто-нибудь приносил ему на подпись какую-нибудь бумаженцию, он лишь спрашивал скоро: «О чем?» — «О повышении акцизов на табак и чай, Василий Сергеич». — «О чем?» — «О новых правилах питейной торговли, ваше высокоблагородие». Спрашивал — и подписывал: «Столоначальник Норов». И такое распределение обязанностей очень подходило Александру. Когда он подписывал бумаги, ему казалось, что он вновь сидит в своем кабинете или в Царском, или в Зимнем дворце, или во дворце на Каменном острове. Там он тоже далеко не всегда вдавался в существо написанного и поданного для его утверждения. Вот и здесь получалось то же самое, а поэтому ничего, кроме приятности, служба Александру не доставляла.

Однако скоро истек месяц со дня поступления Александра на службу. Сто рублей, полученные им за пистолеты, были прожиты, и Александр однажды, пересилив в себе смущение, осторожно спросил у Суржикова:

— Братец, а когда тут у вас жалованье-то выдают?

Счетовод вскинул на Александра изумленно-вопросительный взгляд, тонко улыбнувшись, спросил в свою очередь:

— А что, нужно?

Удивлению Александра не было границ, но он сумел не выказать его и просто сказал:

— Да, знаете ли, все уж вышли…

— Г-мм… — наморщил лоб счетовод. — Стало быть, жалованье вам? Ну, сие я устрою, устрою. Только к председателю зайду, переговорю с ним. Вечерком, Василь Сергеич, не сочтите за труд да и ко мне зайдите.

Едва закончилась служба в присутствии, Александр зашел в канторку Суржикова, и тот радостно приветствовал его:

— А, милости прошу, милости прошу! Да, господин председатель был рад вам выписать полное жалованье. Вот-с, чиркните свою подпись здесь и получите — ровно восемь десятков рубликов!