Умный человек Петруха, не даром в «конторе» работал, — оценил Кактус. — Классно он насчет этого корпомата сказал. Видишь, на каждого можно накопать, даже на святого Петю, если надо.

И на тебя?

Фалалеев явно не ожидал реакции–перевертыша и потому сделал вид, что не расслышал.

А зачем тебе все это надо? Неужели только в том СОБРе дело?

Послушай, — Кактус неожиданно понизил голос до доверительного шепота, — а если мои подозрения подтвердятся…

В смысле?

В смысле, если Лютый действительно с ментами дружбу водит. Если он ссучился? Что тогда делать будем, а?

Я и не думал об этом, — передернул плечами Шмаль.

А ты подумай.

Ну, тогда надо будет его как‑нибудь того… — Артемьев выразительно провел ребром ладони по своей шее. — Убрать в смысле. Только без шума.

Кактус улыбнулся, не скрывая самодовольной надменности.

Правильно мыслишь. А потом?

А что потом?

Кто у нас старшим‑то будет?

Ты, наверное. А больше‑то и некому.

Вот–вот. Некому. Нравится мне ход твоих мыслей, Колян. Нравится. Вот увидишь, со мной все по–другому будет.

Последняя фраза прозвучала так, словно Кактус уже знал: ликвидация Нечаева за «ссученность» — дело решенное или почти решенное.

Примерно в то самое время, когда Кактус поручал Петрухе тайно пробить Лютого, в типовой двухкомнатной квартире московского микрорайона Бутово происходила беседа, имевшая к неудавшемуся покушению самое непосредственное отношение.

В комнате было накурено. Табачный дым стелился под потолком густыми слоями, но собравшимся было не до этого — слишком серьезный повод привел сюда, на съемную квартиру, лидеров коньковских и очаковских бандитов.

Кто это был? — Бригадир коньковских — атлетического сложения мужчина с фиолетовыми наколками на пальцах и кроваво–алым следом ожога на подбородке — вопросительно обвел взглядом собравшихся.