Сережа молча показал два пальца. Игорь кивнул, плеснул масла на сковороду и разбил яйца.
– Ты не скучаешь по маме?
Сережа покачал головой.
– Нет? Отлично. Сегодня она вряд ли придет. А по сестре?
Сережа все так же молча пожал плечами.
– Ты мог бы составить серьезную конкуренцию Чарли Чаплину, если бы родился на сто лет раньше.
Игорь поискал взглядом на столе солонку. Не нашел. Достал из кармана щепотку соли и посыпал ею уже начавшие белеть по краям яйца.
– Кстати, про кино. Знаешь, кто приезжал к нам утром? Дядя следователь. Он сказал, что смотрел короткометражный детектив «Пропавшие дети». Там ты с Лизой гуляешь по городу. После той прогулки у твоей сестры стало совсем плохо с глазками. Понимаешь? А в кармане у тебя я нашел разогнутую тетрадную пружинку. Это случайно не тот самый тонкий металлический предмет, о котором говорил судмедэксперт?
Сережа покрутил головой и лукаво заулыбался. Обычная реакция на вкрадчивую интонацию. Уровень понимания нулевой.
– Нет? Хорошо, – сказал Игорь. – Я не знаю, что мне с тобой делать, сынок. Позвонить в полицию и сказать, что ты нашелся, – предать тебя. Спрятать и подождать, пока заживут твои руки, – предать Лизу. Ты знаешь, что предательство самый страшный грех? Последний круг Ада у Данте. Смертный грех, который не замаливается и не прощается. Хотя я могу ошибаться. Об этом лучше спросить у бабушки. Я не верю во всю эту ерунду, но все равно считаю, что предательство – очень скверная штука.
Сережа молчал и лукаво щурился. Игорь выдержал паузу в минуту в ожидании реакции. Бесполезно. Так можно было ждать до вечера.
– Не понимаешь о чем, да? Я тебе завидую. Максимум, что я сам могу сделать, – это прикинуться, что тоже ничего не понимаю. Но не понимать и делать вид, что не понимаешь, – это разные вещи.
Желтки подрагивали на горячей сковородке. Вокруг них надувались и лопались, разбрызгивая масло, белые пузыри. Игорь повернулся лицом к плите и спиной к сыну. Рядом со сковородой стояла никелированная кастрюля из-под вчерашних пельменей. Игорь смотрел то на скворчащую яичницу, то на искривленное отражение сына на боку кастрюли. На середине стола перед сыном лежал самый большой нож из набора. Нож был намного опасней тетрадной пружинки.
55
Утром из уважения к Прохорову Доронин надел белый халат и колпак. Игорь был хорошим парнем. Понятное дело: ему не нравились мультяшные черепки. Точнее говоря, ситуация, в которой он оказался, не располагала к юмору. Шутить над смертью всегда лучше у нее за спиной.
Лейкоциты у девочки подпрыгнули чуть ли не вдвое. Гемоглобин упал. Пульс ослаб. Ночью, со слов Свиридова, она пару раз на несколько минут приходила в себя, но ничего хорошего в этом нет. Сережа Клюев тоже умирал в сознании.
– Как она? – спросил Игорь, когда они вошли в палату.
– Жидкость в плевральной полости. Плюс в раны на лице попала инфекция. Плюс переохлаждение. Пробуем макролиды. Одним словом – скверно. Извини за прямоту.
В этот раз Доронин часто извинялся. В основном за то, что сразу неверно оценил состояние больной и дал родителям надежду.
Прохоровы пришли порознь. Он видел через окно кабинета, как, ссутулившись, тяжело поднимался по ступенькам крыльца Игорь. За семь лет, прошедших с тех пор, как они вместе работали в поликлинике, Прохоров постарел лет на пятнадцать. И половина из этих пятнадцати наверняка пришлась на последнюю неделю. Некоторое время спустя, бодро стуча каблуками, появилась его жена. Накрашенная и опрятная, она, напротив, выглядела намного лучше, чем три дня назад. Возможно, от недопонимания.