Гвардеец махнул рукой в сторону затененной сторожевой будки, сидевший там капрал подал пар на механизм ворот, и массивная чугунная решетка, содрогаясь, отъехала в сторону. В открытое окно мобиля влетал колючий февральский снег, и Максим повертел ручкой, поднимая стекло. К парадному подъезду бывшего Королевского дворца, давно перешедшего в государственную собственность, вела широкая, освещенная газовыми фонарями дорога, по обочинам которой росли пышные южные деревья неизвестной Максиму породы. Из дворца уже возвращались тарантасы с газетчиками – гость заметил трехногие основания фотоаппаратов, торчащие из окошек. Видно, на само празднество их по традиции не пустили, потому как даже несколько вечно голодных журналистов могут начисто лишить гостей аппетита, мечась от стола к столу и заталкивая в карманы бутерброды и фрукты.

Он поглядел на часы. Прием по случаю национального дольменского праздника, устроенный Послом, начался минут двадцать назад, и к этому моменту официальные речи, скорее всего, уже отзвучали.

В огромном гаражном пристрое, полускрытом культурными растениями, свободного места почти не было, и Максим притормозил у входа. К мобилю подскочил механик в чистом комбинезоне и открыл дверцу.

– Погода нынче не способствует езде, – заметил он, поклонившись.

– Да уж, – просто, без снобизма отозвался сотрудник посольства. – Далеко не ставь, ладно? Я сегодня долго не задержусь…

– Непременно, господин Рустиков, – кивнул механик.

Из гаража имелся крытый ход в гостевой зал дворца, также перекрытый группой нарядно одетых гвардейцев. Похоже, сегодня их стояло тут раза в три-четыре больше обычного.

В гостевом зале нынче было гулко и почти пустынно, лишь несколько слуг сновали по своим делам, да привратник, по слухам помнивший еще последнего Короля Селавика, с врожденной выучкой привечал гостей. Он чопорно кивнул Максиму, принял у него серый, с дипломатической звездой на отвороте плащ и вытянул руку в сторону широких дверей в Тронный зал. Торжество по обыкновению организовали именно там.

За последние несколько месяцев Максим успел побывать здесь вместе с военным атташе Дольмена раз двадцать, а потому смог бы при желании набросать схему помещений дворца, чтобы изобразить на ней, где и кто сейчас находится.

Сам атташе Кенсорин, разумеется, ведет светские беседы с чиновниками неподалеку от уставленного напитками и яствами стола, общаясь сугубо на ломаном селавикском, благо обстановка позволяет выглядеть смешным. Для него это еще один повод поупражняться в языке. Его супруга, госпожа Антония, рассуждает в компании женщин о последней постановке Королевского театра, пьесе под названием “Любовь без границ”. Ее речь еще более забавна, потому что она знает только самые простые и “народные” словечки, а дипломатический язык ей неинтересен. Начальники ведомств, директора крупных департаментов, члены Правительства, чиновники помельче – многие с женами – разбились на группы по интересам, сплетничают и обмениваются новостями своих контор.

Прежде чем войти в Тронный зал, Максим решил выкурить папиросу. Он завел эту привычку месяц назад, во время одного из застолий в посольстве, и с тех пор она не раз помогала ему про деликатных переговорах – он выяснил, что с помощью банального дыма можно передать такие оттенки собственного отношения к вопросу, для каких и слова-то подобрать затруднительно.

Внезапно внимание Максима привлек новый портрет, которого раньше тут явно не было. Чиновник помнил расположение картин, ваз и статуэток, рассованных по всем свободным закуткам этого помещения, потому что пару раз прохаживался между них, разглядывая и трогая руками. Многое появилось тут уже после свержения династии, когда назначенный смотрителем дворца челядин в деятельном порыве принес сюда все, что доселе пылилось по темным, заброшенным комнатам дворца.

Так вот, справа от широкой лестницы, что вела в покои верхних этажей, вместо знакомой ему картины, изображавшей прогулку чинного семейства по набережной Кыски в праздничный день, появился портрет человека в королевском одеянии.

– Постой-ка, братец. – Максим ухватил за рукав озабоченного слугу со сбившимся набок колпаком на макушке.

– Да, сударь, – замер тот.

– Кто этот человек на портрете? Видишь, над бронзовой коровой с одним рогом.

– А, это господин Король Афиноген XXVIII, – облегченно пояснил слуга. Видно, он всерьез опасался, что гость нагрузит его каким-либо непосильным поручением.

– Кто распорядился повесить?

– Сам смотритель дворца, сударь, кто же еще? Он ведь сыном бывшему Королю-то будет, – понизив голос, добавил челядин. – Говорит так, господин Рустиков. Да мы-то не верим. Этак всяк себя герцогом объявит.

Максим жестом отпустил слугу, погасил папиросу в плевательнице и подошел к портрету. Если бы не праздничное освещение, заметить картину в полутемном алькове было бы сложно. “Неужели этот тип самолично решил достать физиономию Афиногена?” – раздраженно подумал сотрудник посольства. Он вгляделся в черты короля в тщетной попытке рассмотреть в них что-нибудь необыкновенное, отмеченное некой “печатью” власти или особенного предназначения. Но нет, в этом изнеженном, вытянутом лице с маленьким ртом и острым носом не было ничего замечательного, кроме безграничного снисхождения к художнику. А вот одежда поражала множеством бриллиантовых брошей, запонок, золотых нитей, вплетенных повсюду, и прочей бесполезной мишурой.