– Собственно, я случайно пришел к ней, – пробормотал Максим. – К тому же никакой особенной идеи в моих словах не было. Я подумал, что многое в жизни происходит как бы по формулам, по математике или механике. А Храм Смерти и все его служители совсем не обращают на такие вещи внимания, они “работают” с… душой, что ли. Не считая тех случаев, когда жгут на улицах трупы, конечно. – Максим, начавший с трудом, постепенно освоился и стал рассуждать без особенного смущения, уставившись в огонь и словно сквозь него, в бесконечность. Его речь никто не прерывал. – В Храмовых трудах и особенно в “Сказании” говорится, что возвышенно можно трактовать только человека и его жизненный путь, потому что он начинается на земле, а заканчивается в бесконечной Тьме, под крылом матушки Смерти. Вот из-за Смерти-то так и считается – мол, она и есть высший аккорд человеческого бытия, а все остальное только прелюдия, или даже настройка инструмента-тела. А мир как будто неподвижен, он создан навсегда и неизменен, а значит, и говорить о нем стихами бесполезно, потому что получится неправда. Или я неправильно все понимаю? Но ведь поэзия может говорить не только о Смерти, но и о других вещах. Вот, например, один человек написал так:

Может быть, это плохие стихи, я в них не разбираюсь. Но ведь они все равно никому не нужны! Я видел в скриптории книжку, ее никогда не читал ни один студент… Непонятно, как ее вообще напечатали? Я понимаю, что это не самые удачные слова: как, например, можно залезть под хвост дерева и увидеть оттуда звезды? И откуда у ели хвост, если ветки торчат в разные стороны, это же не песец? Но таким же способом можно написать о цветах, камнях, реках и даже сусликах, и будет правда. Другая, совсем не математическая!

Максим понял, что его занесло, и остановился, с трудом оторвав взгляд от огня и обратив его на профессора. Тот с улыбкой вертел в руках пустую чашку, и по всему было видно, что речь недоучившегося студента его не убеждает. Остальные гости также вежливо молчали, Акакий же откровенно ухмылялся, воззрившись на Максима словно на сумасшедшего.

– В общем, все это ерунда, – добавил гость и отхлебнул остывший чай.

– Это не ерунда, а ересь, – вдруг сердито сказала Варвара. – Что же это такое: “когда-то кипели, вздымались”?…

– Бурлили…

– Да хоть плясали. С чего это ваш поэт взял, что в далеком прошлом такое могло происходить? Где об этом написано? Интересно, он читал “Сказание о Смерти”? Там ясно показано, как все было на самом деле. И разве можно обзывать сестер Солнца его же именем? Кто это написал?

– Я не помню, – ошеломленно проговорил Максим.

Действительно, как его могла настолько ослепить неказистая конструкция из слов, по сути лишенная смысла? Да нет же, разве ненаучное познание мира в чем-то ущербнее математического? И разве забытый поэт не пережил в ту минуту, когда записывал свои стихи, высшее озарение, может быть даже навеянное дыханием самой Смерти? Ведь иначе и марать ими бумагу не стоило, это не прозаический текст о приключениях какого-нибудь ловкого и удачливого проходимца. И тем более не трактат о землеустройстве.

– А может, это вы сами написали, сударь?…

– Довольно, Варвара, – оборвала сестру баронесса. – Не смущай нашего юного гостя, а то он всегда будет молчать, словно немой, или вообще больше не придет. Да уж, сударь, вы оригинал, – с улыбкой обратилась она к окаменевшему Максиму. – Вы не смотрите, что Варя так строго накинулась на стихи, она сама порой в тетрадку строчит.

– Васса! – Варвара сердито взмахнула кулачками и даже топнула ножкой, обутой в белую туфельку. – Ну что ты сочиняешь?

– Ладно, я пошутила… Господа, а не приступить ли нам к ужину? А то от этой диковинной беседы у меня аппетит разыгрался. – И, к заметному облегчению заскучавших гостей, она кликнула служанку.